Прощай, Рим!

После случая с Дрожжаком долго побаивался Косой даже близко подходить к их бараку в одиночку, а теперь и он расхрабрился, частенько захаживает к ним по вечерам, сидит, лясы точит. Бывает, явится и кроет немцев на чем свет стоит, не только матушек, но и бабушек их ругает, а в другой раз так расхвалит фрицев, скажешь, матери родной они дороже ему. В третий приход с гордостью начнет вспоминать, где, когда, сколько магазинов ограбил, сколько квартир очистил. Распоется — не остановишь. Леонид пытается через него разузнать правду о делах на фронте. Поэтому подсаживается к Косому, похлопывает его по плечу, поддакивает: дескать, да, молодец, тот еще парень…

— Шесть раз сажали, и шесть раз бежал, — бубнит полупьяный Косой. — А знаешь, на чем последний раз погорел? На пустяке. Заскочили на дачу к одному еврею. Оказалось, что там хоть шаром покати, вся добыча — кучка грязного белья… Может, глотнешь? Конечно, это не наша водочка и не горилка украинская, но, чтоб унять грусть-тоску, годится.

— Тебе-то с чего тосковать? Сыт, пьян и нос в табаке. Зачешутся руки, кого хочешь по морде съездишь.

— По-твоему, Буйвол, мне в удовольствие вас бить? Я же не бандит какой, я — ювелирщик. Самая дефицитная в мире… интеллигентная профессия. Дачи и квартиры — это уж на крайний случай, а так я на ювелирных магазинах специализировался.

После очередного глотка Косой пуще захмелел. Нельзя упускать случая. Пока он совсем не раскис, надо выпытать, почему, однако, его грусть-тоска донимает.

— Так я и не понял, Косой, тебе-то с чего тосковать?

— Умный ты человек, Буйвол, а такой простой вещи не разумеешь. Россию жалко! По мне, советская власть пусть хоть к черту в пекло провалится, но Россию жалко!..

— Так ведь Россия никуда не делась, Косой.

— Не делась, так денется. Последние денечки доживает… — Он вытащил из-за голенища короткого и широкого сапога газету, гнутую-перегнутую, протянул Леониду: — На, читай!

— «Правда»?.. Где раздобыл?

— Это уже мое дело. Не перевелись еще на свете добрые люди.

— Можно, я пробегу хоть одним глазком?

— Забирай насовсем. Я до последней буковки прочел. Только смотри, чтобы следов потом не нашли, сам понимаешь, Буйвол, не малое дитя. — Косой подмигнул Леониду и ушел.

— Хлопцы! — обратился Леонид к товарищам, усевшимся поодаль. — «Правда»! Наша «Правда»…

Вмиг около железной печки собралось с полсотни пленных.

— От какого числа?

— Сводка напечатана?

— Читай погромче, нам совсем не слышно!

— Не шумите-ка, хлопцы!

— …«Части Ленинградского фронта после ожесточенных уличных боев оставили колыбель Великой Октябрьской революции город Ленинград и…»

— Ленинград?!

— Немцы, стало быть, правду говорят.

— Да тихо вы, не мешайте! Читай, Колесников.

— …«После оборонительных боев, в которых наши воины героически защищали каждую улицу и каждый дом, наша армия отступила по стратегическим соображениям за Волгу и закрепилась на левом берегу».

— Значит, и Сталинград отдали…

— В таком разе…

— Не галдите. Колесников, выйди-ка вперед.

— …«Отражают атаки противника в предместьях Баку…»

— Баку… Баку… — Было слышно, как кто-то громко всхлипнул.

— Чего замолчал, Колесников? Скажи, а про Москву там ничего нет, что ли?

— Есть… — сказал Леонид едва слышно.

— Так читай же! Как там, цела она?

— Цела-то цела, но…

— Ну, чего ты мямлишь, будто кашу во рту варишь? Погромче читай.

— Написано, что враг круглые сутки бомбит Москву. Массированные налеты.

— А Сталин где? Сталин? Что о нем пишут? — Не видать про Сталина.

— Посмотри-ка внизу, где газета-то напечатана, в Москве или?..

— Сейчас скажу. — Леонид переворачивает газету, смотрит внизу четвертой страницы: — Типография газеты «Волжская правда»… Куйбышев.

— Неужели?

— А чья это газета? Откуда она взялась? Может…

Тем временем в барак влетел Косой, проворно вырвал газету из рук Леонида и сунул в горящую печку.

Зепп стоял в раме дверей, словно бы пригнувшись для прыжка. Раздался грозный окрик:

— Косой!

— Есть! — Косой со всех ног бросился к начальнику.

До появления в бараке обер-лейтенанта кое-кто еще сомневался, что это в самом деле наша «Правда», кое-кто и совсем не верил в подлинность газеты, считал ее геббельсовской уткой. Но перепуганный Косой и стремительность, с которой он бросил ту газету в печку, не оставили места для недоверия. Ясно, что он передал им настоящую «Правду»..

Тогда-то вот и пришло отчаяние, которого так страшился Леонид. Ни тяжелая работа, ни голодный паек, ни даже смертельная болезнь — ничто не могло так придавить людей. Опустились руки у самых стойких, а те, кто по природе своей был нытиком, сникли окончательно. Ишутина, казалось, уже ничем не прошибешь, но и он словно с цепи сорвался, не соображает, что делает, что говорит, того и гляди с кулаками кинется на немцев. А когда товарищи пытаются урезонить его, он и на них набрасывается с похабной руганью. А то и замахнется: уйдите, дескать, не трогайте, не лезьте, теперь, мол, мне небо с овчинку.