Прощай, Рим!

— Свет битком набит новостями. А что тебя, собственно, интересует, дружок? — снова улыбнулся незнакомец.

— Новости спорта, синьор.

— А я-то как раз спортом совсем не интересуюсь, дружок. Я человек деловой.

Сообразив, что такой разговор может затянуться до бесконечности и все-таки не приведет ни к чему, Сережа решил вмешаться. Подумал: «Если русский, поймет, если нет, и внимания не обратит». Он лихо тряхнул головой и, отбивая такт носком ботинка, засвистел: «Ехал на ярмарку ухарь-купец…»

В строгих, блекло-синих глазах незнакомца мелькнула лукавая усмешка. Он тоже слегка притопнул и просвистел «Камаринского». Орландо растерянно посмотрел на Сережу, потом на странного синьора. Но парень он смышленый, увидел, как засиял «Донато», и понял, что все в порядке. Облегченно перевел дух.

Незнакомец наклонился к Сереже, быстренько шепнул по-русски:

— Молодец, дружок! Хорошо соображаешь… — И снова перешел на итальянский: — Пойдемте в тратторию, юные спортсмены. Разопьем бутылочку «фраскати», согреемся. День-то пасмурный, замерзли, наверно.

Сережа задержал его, тронув за руку. Он побоялся, что в траттории обо всем не поговоришь, и зашептал:

— Товарищ, вам привет от Колесникова.

— А кто это такой?

— Командир отряда «Свобода». Ему очень хочется повидаться с вами.

— Я тоже очень хочу этого. Затем и посылал человека в Монтеротондо. Идем. Еще успеем, обо всем потолкуем, землячок ты мой дорогой!..

8

Была на исходе вторая ночь. Намаялись партизаны, шагая в темноте по незнакомым каменистым, коварно петляющим тропкам. Наконец Грасси дал знак остановиться. Они были у цели — в окрестностях Дженцано.

Чуть развиднелось, и ребята заползли в капанны. Даже о еде не вспомнили, заснули как убитые, не разберешь, где чья голова и чьи ноги. Колесников назначил в секрет Таращенку и Муртазина.

Антон, чтоб не задремать, жует сухой виноградный лист. На кончике языка остается терпкий вкус молодого вина. Выплюнув жвачку, он, не глядя, тянет руку, нащупывая в зарослях новую ветку. В полумраке осеннего утра Антон вспоминает тайгу, лесные поляны, полные скользких темнобархатных маслят и ярких, как яичный желток, лисичек. И кажется ему, что пахнет вокруг влажной, потемневшей хвоей, толстым ковром устлавшей подножие огромных сосен и кедров. Так и ждет, что живым пламенем мелькнет перед глазами белочка и застучит красногрудый дятел…

А Ильгужа не сводит глаз с дороги, ведущей из Рима в Неаполь, как сказал ему Грасси, когда они выбирали место для секрета. Смотрит, слушает и сочиняет письмо своей голубушке Зайнаб.

«Голубушка моя Зайнаб! Знаешь, где я пишу тебе это письмо? Стою в дозоре, вернее, лежу, замаскировавшись в зарослях винограда, около самого Рима. Удивишься и спросишь: как, мол, ты попал туда, Ильгужа мой?.. Когда вернусь, сяду рядышком и, поглаживая твои черные косы и жаркие щеки твои, подробно расскажу обо всем, голубушка моя Зайнаб. Может, ты ругнешь меня, скажешь, нашел время письма писать. В дозоре, мол, надо в оба смотреть. Так я все вижу и все слышу, а письмо сочиняю пока что в уме, в сердце своем. Потом запишу на бумагу.

У вас, наверное, глубокая осень, сыро, черно, а у нас… Фу, что я горожу? У вас, наверное, сейчас дождь не унимается и ветер завывает, а здесь в солнечные дни можно еще разгуливать в одной рубахе. Италия — страна ласковая, теплая, и земля здесь, голубушка Зайнаб, такая благодатная — растет на ней все, что душе угодно. Если правду говорят, нигде больше на свете нет такого ясного синего неба, как здесь, в Италии. Но я, голубушка Зайнаб, кусочек нашей уральской земли, шириной в ладошку, клочок нашего неба не променяю на всю эту Италию. Еще говорят, будто итальянские девушки под стать небу своему и земле своей. Может, оно и так. Но один твой сердитый взгляд мне дороже улыбки любой здешней красавицы… Случалось, что ты покричишь на меня, но теперь даже несправедливые упреки твои звучат в ушах, словно нежная песня… Чу, кто-то идет. Допишу потом…»

Оказалось, что командир. Знакомится с обстановкой.

— Как, Ильгужа, не продрог? Иди поспи, передохни немного. Я сам побуду тут, посмотрю, что делается.

— Знаком! — бодро откликается Ильгужа. — На этой дороге столько добра, что глаза поневоле разгораются. Грузовые машины и автоцистерны прямо-таки рекой текут. Зверь, так сказать, на ловца бежит. Может, говорю, устроим сабантуй немцам?

— Я и сам о том же подумал. Но что скажет «начальство»?..

Леонид еще с полчаса пролежал рядом с Ильгужой, наблюдая за движением машин на шоссе. Да, дело заманчивое, надо поговорить с Грасси.

Тот тоже не спит. Жаловаться не жалуется, но по всему видать, что крепко натрудил ноги. Да и не диво — две ночи шли без передышки.