Прощай, зеленая Пряжка

Виталий не решился сказать Вере сразу, что во время ее пробного отпуска они обязательно встретятся, пойдут вместе в то же кино. Хотя предлог был совершенно неотразимый: раз она проходит курс инсулина, врачебный контроль особенно необходим — бывают же иногда повторные комы. Поэтому инсулиновым больным давать отпуска вообще-то не было принято, и предстояло еще уговорить Капитолину.

Уговаривать Виталий решил начать на другой день с утра, но Капитолина сразу после пятиминутки ушла на на третье отделение — она состояла в комиссии по проверке повторных поступлений — и они все отправились проверять третье.

— Ну, там она чаю напьется, — сказала Люда. — А мы давай здесь сами. К чаю она извлекла из своей сумки коробку с пирожными.

— Чего это ты? — удивился Виталий. — В отпуск еще не уходишь.

— У меня новость. Капитолине еще рано объявлять, а тебе скажу, если не проговоришься.

— Ну?

— Уйду я скоро, наверное. Мне в Бехтеревском место обещают. Белосельский похлопотал.

— Поздравляю. А там куда?

— На девятое, где у них неврозы. Самое интересное отделение. Дебюты эс-цс-ха почти все у них. Это же моя тема: неврозоподобная форма!

Виталий поднял чашку с чаем.

— Ну давай, за неврозоподобную форму!

— Тебе тоже надо отсюда сматываться! Молодой мужик, а киснешь здесь. Вон как ты за эту Сахарову ухватился, а там такие каждый день поступают.

Виталий смолчал. Не объяснять же Люде, что не такие. А Люда все больше воодушевлялась:

— И диссертацию там люди делают за год или за два, а в нашей богадельне за десять лет не напишешь.

Виталий улыбнулся:

— Знаешь, я еще когда здесь студентом ходил, был больной на шестнадцатом, философ. Не в переносном смысле, а с кафедры философии. Ужасно деловой парень. Он все повторял: «Я тут лежу, время теряю, а ребята все докторские пишут!» Ужасно живо представлялось: все такие молодые энергичные философы, спортивные ребята, бобриком подстриженные, засучили рукава и строчат по двадцать страниц в день!

— И напрасно смеешься между прочим.

Виталий хотел рассказать еще что-то про диссертации, но распахнулась дверь, и на пороге возникла запыхавшаяся Маргарита Львовна.

— Мария Андреевна зовет в инсулиновую: у Сахаровой припадок!

Виталий мгновенно очутился в инсулиновой, словно не прибежал, а перенесся.

Вокруг Веры столпились человек пять — все держали. Перед ним чуть расступились. Судороги, синюшность, особенный остекленелый взгляд — на вид в точности как большая эпилепсия. Это не новость, известно, что иногда бывает при инсулине, по надо же, чтобы именно у Веры!

Распоряжаться не требовалось, Мария Андреевна уже набрала шприц и готовилась колоть вену — отчаянное дело при судорогах!

— Держите крепче! — приказала она. — Виталий Сергеевич, с мужской силой!

Виталий схватил Веру за запястье и прижал к кровати — самое полезное, что он сейчас мог сделать..

Мария Андреевна выждала момент и сразу точно попала в вену. Приказала, не поворачиваясь:

— Наливайте следующий!

Двадцать граммов глюкозы ушло в кровь, Мария Андреевна сняла шприц, оставила иглу в вене, из иглы упало несколько фиолетовых почти капель кропи, Мария Андреевна надела следующий шприц:

— Еще, еще, не стойте!

Все-таки Вера резко дернула рукой.

— Держите же!

Виталий решил, что это он виноват, хотя вообще-то при таких резких рывках совсем в неподвижности не удержишь. Но все равно виноват! Такую малость — руку удержать — и то не смог сделать для Веры.

Он посмотрел на ее локтевой сгиб. Появилась припухлость или показалось? Что, мимо немного?

— Да не говорите под руку! Сама вижу! Как рванулась, так и проколола. Лучше держите как следует!

Виталий промолчал. Не до обид сейчас. Не до авторитета.

Судороги прекратились. Виталий с огромным облегчением почувствовал, как расслабилась, снова сделалась женской и слабой рука Веры. А в судорогах она казалась не женской, да и человеческой ли? Виталий всегда чувствовал инстинктивную неприязнь к судорогам, почти отвращение, сходное чувство он испытывал к трупам, как ни подавлял его за годы учебы, потому что судороги не казались ему проявлением жизни, хотя бы и уродливыми, нет, в судорогах, особенно тотальных, эпилептических, ему чудилось что-то неживое, машинное, точно это не человек уже, а разладившийся робот. Виталий держал мягкую Верину руку, счастливый, что в нее вернулась жизнь.

— Ну что стали? Еще глюкозу, еще!

Взгляд Веры стал осмысленным. Глаза ее словно освободились от болезненной мути, словно сошла с них пленка, — Виталий прекрасно знал, что не было никакой пленки, а все равно так казалось — взгляд переходил с лица на лицо и остановился на Виталии. Вера улыбнулась. Значит, уже понимает!

— Ну как себя чувствуешь, Верочка? — спросила Мария Андреевна совсем другим голосом — не тем, которым только что командовала.

— Хорошо, — медленно сказала Вера, не сводя взгляда с Виталия.

— Вот и прекрасно.

— Только очень устала, — так же медленно сказала Вера.

— Ничего, сейчас отдохнешь. Поспишь. Хочешь спать?

— Хочу.

— Сейчас еще поешь и заснешь. Хочешь есть?

— Не хочу.

— Все равно надо поесть хоть немного.

— Хорошо.