Прощай, зеленая Пряжка

— Я бы мог вам сказать, что талант — шутка незаразная, и можно всю жизнь продружить с гением и не подхватить от него даже легкого таланта. Но лучше и я признаюсь вам в святотатстве: по-моему, и Хемингуэй — плохой писатель. Он-то талант, но с каким-то досадным изъяном. Эта его постоянная гипертрофированная мужественность: то охота в Африке на крокодилов, то в океане на меч-рыбу, его восторги по поводу боя быков — одного этого достаточно, чтобы лишить доброго имени. Непрерывное желание себя испытать, что-то себе и другим доказать — в психиатрии это называют гиперкомпенсацией. Знаете, у Чапека есть рассказ о Дон-Жуане, который признается на исповеди, что ни разу не согрешил против седьмой заповеди — в ней говорится о жене ближнего, если я не перепутал номера, — он только бурно преследовал женщин, добивался их покорности и отступал в последний момент, потому что природа его обидела в этом смысле. Я не подозреваю в подобном несчастье Хемингуэя, просто как параллель. Он всю жизнь так же лихорадочно проявлял мужество.

— Ну знаете ли. Ну знаете ли… — Если бы Виталий сказал что-нибудь непочтительное о ней самой, Асафьева перенесла бы легче. Виталия всегда интересовал этот тип людей, бескорыстно влюбленных во всех знаменитостей.

А Буяновский расхохотался:

— Вот так уел, вот так уел! Ай, да молодой человек!

— Но все-таки вернемся к Фрейду, — сказал Асафьев. — Его у нас отрицали вместе с генетикой и кибернетикой — это не наводит вас на размышления?

— Вот именно: многие его и возлюбили по закону запретного плода. А считать всякий запретный плод сладким — это для дураков. Нужно каждый плод судить отдельно, независимо от запретности. Генетика с кибернетикой — материалистические науки, а фрейдизм — даже не серьезный идеализм, а шарлатанство. Кстати, у нас сейчас и идеализмом многие балуются по тому же закону запретного плода. А уж фрейдизм в этом смысле совсем неотразим — для дураков: там и секс, там и подавленная ненависть к отцу, и кровосмесительная любовь к матери — необычайно сладкий плод!

— Какой у тебя красноречивый сын, Сергей, — сказал Буяновский. — Так и слышу его на каком-нибудь симпозиуме.

— Если бы еще и наукой занимался! — Отец вздохнул: Буяновский нечаянно расковырял незаживающую родительскую рану. — Мы с матерью все время твердим: с твоими способностями надо писать работу!

— Вы не пишете диссертацию? — изумился Асафьев. — Сейчас все пишут диссертации!

— Особенно обидно при его способностях! — не выдержала мама.

— Мои способности еще ничем не доказаны, — сухо сказал Виталий, — а никакой научной работой у нас в больнице заниматься невозможно. То есть половина врачей делает вид, что занимается, имеет «темы», как у нас выражаются, но это все чушь, чистое описательство: «особенности такого-то синдрома», «реактивоподобное начало шизофрении». И не только у нас — целые кафедры этим же занимаются. Сто лет назад это было бы вполне уместно, а сейчас заниматься таким описательством — все равно, что, если вернуться к аналогии с туберкулезом, описывать частоту кровотечений у разных больных или различные оттенки мокроты, вместо того чтобы искать палочку. В психиатрии сейчас может быть только одно направление — поиски причин и внутренних механизмов болезней, искать, так сказать, палочку. А внешнее описательство, все эти наши темы — это симуляция науки, а симулировать всегда постыдно!

— Так и режет, так и крушит! — радовался Буяновский. — В вас пропадает научный полемист!

— Мы ему и говорим, что пропадает! — кивает мама.

— Чего искать причины, когда и так все ясно, — сказала мамина Леночка, — сходят с ума от несчастной любви.

Виталий только пожал плечами и улыбнулся; не возражать же всерьез. Но Леночка была упорна:

— Да-да, я точно знаю! У меня подруга влюбилась в интересного такого морского капитана — высокий, сухощавый, с бородкой, и разные вещи привозит. Не то что там, а настоящее чувство! А он связался с какой-то официанткой или судомойкой; и как им только разрешают плавать! Так она упала и не могла ходить! И язык отнялся — на три месяца!

— Она же от любви, Виталик! Ты что же, не веришь в любовь?!

— От любви не сходят с ума. Сходят с ума от внутренних причин, оттого что личность такая. А любовь здесь только повод, спусковой крючок. Не было бы любви — нашелся бы другой повод. Это все равно что говорить, что первая мировая война началась из-за выстрела Гаврило Принципа в Сараево.

— Нет, Маша, он у тебя ужасно неромантичный! Потому и не женат до сих пор.

— Ну, это еще успеет, — тут мама была на стороне Виталия.

— Говорить, что не от любви! Любовь — это же все, это же дороже жизни! От любви травятся, стреляются!

— Психопаты и психопатки.

— Что он говорит! А Вертер! А Ромео и Джульетта!

— Ну конечно, все такие разговоры неизбежно приходят к Ромео и Джульетте!