Прощайте, призраки

— Как собака твоей соседки, которая лаяла, оставаясь одна, — перебила я.

— Собака соседки? — удивленно переспросила Сара.

— Ты прибегала ко мне делать уроки и всякий раз говорила о собаке, которая начинала жутко выть, едва ее хозяйка уходила из дома.

— Правда? Не помню такого. В общем, днем Аттилу навещает моя мама, она с ним гуляет.

Мы храним воспоминания и не смиряемся с тем, что факт не есть факт не есть факт — роза не есть роза не есть роза, пускай учительница велела нам записать в тетрадях обратное[16]. Нет, факт не есть факт, — возможно, он есть деталь, которая на мгновение ярко вспыхивает на тусклом фоне нашей боли или совершенных ошибок. То, что мы увидели или услышали, немедленно превращается в строительный материал для нашего бессознательного и наших побуждений, встраивается в цепочку из других ему подобных звеньев. Существовала ли на самом деле та собака, которая нарушала спокойствие юной Сары и которой я после смерти отца завидовала за недоступную мне способность плакать? Поразительно, что Сара, которая уже тогда обращала внимание на все, что касалось зверей, и позже стала ветеринаром, напрочь позабыла о той собаке.

— Когда мы перестали дружить, я очень тосковала по тебе. Мне иногда кажется, что я уехала жить в Рим, потому что больше не видела смысла оставаться в том же городе, что и ты, раз мне нельзя встречаться и разговаривать с тобой. Я убеждала себя, что все хорошо, но продолжала страдать; мне стольким хотелось с тобой поделиться… Ты была единственным человеком, вхожим в наш дом, где я чувствовала себя так неуютно. Я скучала по отцу, сторонилась людей. Я доверяла тебе, и только тебе; сколько писем я тебе написала! Твои ответы до сих пор лежат в моей комнате. Мы писали друг другу письма зелеными ручками, помнишь? У тебя твоя не сохранилась? Такой ручки у меня больше никогда не было. Писать я не перестала, теперь вот сочиняю тексты для радиопрограммы. Придумываю истории о несуществующих людях, передача выходит ежедневно, не знаю, слушала ли ты ее когда-нибудь. На втором курсе университета у тебя появилась та высокая подруга из Реджио Калабрии, я видела вас вместе в центре города по субботам, я ей завидовала, потому что она могла проводить время с тобой. Я здесь уже несколько дней, и никто не знает меня так, как ты, мать ходит за мной по пятам, муж остался в Риме. Прости за сумбур.

— Не извиняйся, Ида. Что было, то прошло. Все закончилось.

— Для меня ничего не прошло и не закончилось.

— А ты не задумывалась, почему мы перестали дружить?

Мы ехали по узким улицам, моря из-за домов видно не было. В кабине ощущался запах цитрусовых — выходит, Сара по-прежнему пользуется тем же шампунем, что и в старших классах.

— У тебя было много сложностей, но это не означает, что больше их ни у кого нет, — выпалила она, притормаживая на красный свет.

Оставив позади Аннунциату, мы влились в городской поток и теперь ехали мимо шумных магазинов и вдоль людных тротуаров.

— Вот что я хотела сказать тебе тогда, но говорю лишь сейчас. Ты никогда не отличалась открытостью, я догадываюсь, как тебе было нелегко, учитывая историю с отцом и все прочее. Но ведь и в моей жизни хватало проблем, пусть они и не казались тебе такими же серьезными, как твои собственные. Я любила тебя и до сих пор люблю, но мне неприятно, что в наших отношениях на первом месте всегда стояли твои интересы. Ида, у других людей тоже есть душевные раны, если вдруг ты этого не знаешь.

Мне хотелось заткнуть уши, переписать этот разговор заново, вложить Саре в уста другие слова, крикнуть, что это неправда, но Сара упорно продолжала излагать мне свою точку зрения, и ее речь объясняла мне, почему подруга юности не избегает меня и в то же время не стремится сделать шаг навстречу даже ради того, чтобы отдать дань нашему общему прошлому. Факт не есть факт, но взгляд есть взгляд, и Сара смотрела на меня свысока. Что бы я там себе ни навыдумывала, причиной ее сегодняшней индифферентности явилась именно наша былая близость.

Я слушала голос Сары, такой взрослый и чистый; он не был похож ни на песчаную бурю, звучавшую в словах моей матери, ни на теплую постельку, которую расстилал для меня голос Пьетро во время наших телефонных разговоров. Голос Сары тщательно выбирал слова и произносил взвешенные фразы.

— Ида, помнишь день в больнице, который ты провела рядом со мной?

Нам было по девятнадцать лет, Сара собралась делать аборт. Беда случилась не со мной, а с ней — в этом и состояла вся разница. Дело касалось ее тела, а не моего. У Сары и в мыслях не было сохранять ребенка от Фабио, а может, от приятеля после Фабио или вообще какого-то незнакомца, с которым она пережила то же, что и я на пляже Сциллы и во время других подобных интрижек. Я знала, что тоже могла залететь, избавиться от ребенка и остаться бесплодной, знала, что поступила бы так же, как Сара, даже если бы забеременела от парня, который был мне симпатичен. В девятнадцать лет мы были дочерями и согласились бы стать кем угодно, только не матерями. Однако в эту неприятность вляпалась не я, а она.

— Так помнишь или нет?