Прощайте, воспоминания: сборник

Ночь выдалась облачная, и, когда Дэвисон шел к хорошо знакомому окопу, было еще очень темно. Артиллерийский обстрел почти прекратился, но, подойдя к «Посту обреченных», Дэвисон услыхал глухие равномерные разрывы мин. Им овладел безумный страх, какое-то болезненное предчувствие. Должно случиться что-то ужасное. Он хотел повернуться, побежать к командиру части, умолить не посылать его на этот пост, сказать ему, что он готов делать что угодно, идти куда угодно, лишь бы его не посылали сюда… Но какая-то беспощадная сила гнала его вперед.

Когда он добрался до поста, минометный огонь прекратился. Взвилась ракета, и он увидел пулеметное гнездо и двух часовых, припавших к брустверу. Совсем рядом раздался голос Фрейзера:

— Привет, Дэвисон, здорово же ты запоздал. Ну как. хорошо провел время на курсах?

Дэвисон вдруг почувствовал, что он должен все рассказать Фрейзеру, должен поделиться с кем-то всем, что ему стало теперь ясно. Он хотел выразить все свои чувства объяснить Фрейзеру, что все они поступают неправильно, что нужно изменить жизнь…

— Это было замечательное время. В сущности, все мое будущее теперь изменится…

«Тра-та-та-та» — пулеметная очередь хлестнула с фланга по окопу. Дэвисон поперхнулся, ноги у него подкосились, его колени, плечи, руки обмякли, и он всем телом навалился на своего денщика.

— Он ранен, сэр! Сэр, куда вы ранены? Мистер Дэвисон! Сэр!

Фрейзер встал на колени и зажег фонарик, прикрывая лампочку рукой. Затем он поднялся.

— Прямехонько между глаз. Он убит. Скажи санитарам, пусть придут с носилками. И пошли сюда связного. Нужно вызвать другого офицера, чтобы он сменил меня.

— Слушаюсь, сэр.

Убит в бою

Когда Джеку Хэнну, выросшему в Ист-Энде в большой бедной семье, исполнилось пятнадцать лет, он не пожелал больше продавать газеты и, сбежав из дому, уехал к морю. В тысяча девятьсот одиннадцатом году, прослужив семь лет и испытав на себе сполна всю жестокость и грубость, выпадающие на долю корабельного юнги, он удрал, на берег и поступил в армию. Все в нем от лихо заломленного на затылок берета до сердец, якорей и женских имен, вытатуированных на руках, сразу выдавало моряка; а слишком самоуверенные манеры изобличали в нем дезертира. Парня не взяли бы в армию, если бы не его великолепное сложение, да не страх перед войной, вызванный Агадирским кризисом.[13] Но он был согласен завербоваться на двадцать один год, а из самых отъявленных мерзавцев, как известно, выходят самые образцовые солдаты. Много повидавший на своем веку доктор почти с восхищением осмотрел его обнаженное тело.

— С такой грудью хоть сейчас в гвардейцы. А это еще что?

Доктор показал на грудь Хэнна, обезображенную поблекшей непристойной татуировкой.

— Я был тогда мальчишкой, сэр. Три матроса напоили меня и сделали эту татуировку, пока я спал.

— Гм, не очень-то красиво. Болело?

— Здорово распухло, сэр.

— Гм… Пьешь?

— Что вы, сэр!

— Прекрасно, Годен.

В тот же день в тот же самый полк был зачислен другой рекрут, которому только что исполнилось восемнадцать лет. Эрик Крейн был поистине детищем армии, сыном старого солдата, который в силу обстоятельств женился на горничной и, прослужив двадцать один год, демобилизовался в чине батальонного старшины. Интересы юного Крейна не выходили за пределы армии, чин батальонного старшины был верхом его мечтаний, а главную его драгоценность составляла длинная отцовская трость. С детства он привык слышать только полковые сплетни, пересуды о достоинствах, а чаще — о недостатках офицеров, бесконечные рассказы о колониальных кампаниях, о солдатской славе и презрительные замечания в адрес штатских. В десять лет он знал все чины, рода войск и знаки различия; в тринадцать мог, как настоящий ветеран, обучать молодых солдат и умел в совершенстве подражать зычному голосу своего отца, далеко разносившемуся по Учебному плацу. Ему на роду было написано служить в мирное время строевым инструктором, а потом, выйдя в отставку с сиплым голосом и толстым брюшком, коротать остаток дней в деревенском кабачке.

Соперничество между Хэнном и Крейном началось сразу. Они без труда стали лучшими в своей партии новобранцев и первыми кандидатами на повышение. Крейн, сын солдата, имел преимущество — он тверже знал строевую службу, и к тому же начальству нравилась его фанатичная приверженность к армии. Однако Хэнн был проворен и почтителен, всегда по-морскому подтянут и более сообразителен. Соперничество за первую нашивку быстро переросло в ненависть. Карьеризм в наемной армии, узость интересов, относительная бездеятельность, неразборчивость в средствах, притеснение низших высшими, скука, неизбежное преклонение перед чинами рождают яростное соперничество, ненависть, злобу, которые можно оправдать, пожалуй, лишь в борьбе за престол.