Прощайте, воспоминания: сборник

Бои становились все ожесточеннее. От Фестюберта дивизия двинулась на юг и первого июля тысяча девятьсот шестнадцатого года вышла на исходные рубежи перед большой операцией, известной теперь под названием битвы на Сомме. Несколько дней длилась артиллерийская подготовка, которая только заранее предупредила противника и не смогла уничтожить проволочные заграждения. В то утро потери были неисчислимы. В десять часов Ханн очнулся в немецком окопе, оглушенный, ошеломленный, но целый и невредимый, — единственный оставшийся в живых из всего взвода, а может быть, и из всей роты.

Он дико озирался вокруг. Артиллерийские снаряды выли и грохотали еще яростнее, чем прежде. Справа и слева доносилась беспощадная трескотня пулеметов, перемежавшаяся с мощными, глухими разрывами гранат. Окоп в котором он лежал, был почти засыпан. Вокруг валялись трупы в грязно-серых шинелях, покрытых темно-красными пятнами; почти все они были страшно обезображены, некоторые еще стонали и кричали что-то одинаково бессвязное на английском и немецком языках; один солдат, которому пуля попала в голову, судорожно и непрерывно дергал правой ногой, разбрасывая землю. Он был в агонии.

Хэнн бросил винтовку и вещевой мешок, взял в руку немецкий револьвер и пополз назад, к окопам, из которых они выскочили на рассвете. Длинные острые колючки немецких заграждений рвали его одежду, впивались в тело, но он почти не замечал боли. Им владело одно стремление: поскорее выбраться отсюда, из зоны огня, укрыться в безопасном месте. Снаряды с воем проносились над головой и рвались совсем рядом с оглушительным грохотом, словно курьерский поезд проносился мимо маленькой станции; взметаемая взрывами земля осыпала его с головы до ног, мешала дышать. Он полз от воронки к воронке, мучимый страхом, прятался в каждой ямке, а смертоносные немецкие снаряды гремели и рвались вокруг.

Вдруг, подползая к большой воронке, он увидел чье-то лицо. Это был человек в английской форме. Офицер. Капитан Крейн, еще один, оставшийся в живых. Он весь съежился, сидя в воронке.

Оба они смотрели друг другу прямо в глаза. Страшная улыбка исказила лицо Хэнна. Под его ненавидящим взглядом этот человек, растерявший в бою самообладание, был бессилен. Хэнн медленно вытянул руку с немецким револьвером.

— Вот тебе, грязная сволочь, получай!

Побелевшее, дрожащее лицо Крейна мгновенно исчезло в грязной кровавой массе, превратилось в отвратительное месиво рваного мяса, и тело его, судорожно подергиваясь, скатилось на дно воронки.

А через несколько недель один из сержантов читал вслух имена убитых кучке солдат, среди которых был и младший сержант Хэнн, Он читал список убитых в бою офицеров:

— Крейн, Эрик. Командир роты, капитан. Второй Блэнкширской полк.

Сержант прервал чтение:

— Крейн? Это твой начальник, Хэнн?

Младший сержант Хэнн вынул изо рта окурок и сплюнул.

— А, туда ему и дорога, — сказал он. — Сволочь, подлец, каких мало.

Любовь за любовь

I [17]

Лейтенанту Хендерсону было немного не по себе. Конечно, с одной стороны, неплохо остаться с основными силами, когда батальон уходит на передовую. Довольно приятная перемена после четырех месяцев перебросок: передовая, второй эшелон, резерв, отдых. Однако, если человека не посылают на передний край, похоже, что им недовольны. Не думает ли полковник, что он становится трусом? А, наплевать! Не все ли равно, в конце концов?

Офицеры в дивизионном лагере отдыха спали в больших деревянных бараках, разделенных перегородками на маленькие комнатки. В каждой комнатке помещались всего две походные койки и грубо сколоченный столик для бритья и умывания. Хендерсону посчастливилось получить отдельную комнату. Он положил под голову вместо подушки вещевой мешок, лег на постель, завернулся в одеяло и закурил трубку. Это было вечером, в июне восемнадцатого года. Наскоро пообедав, он ушел из столовой — так приятно побыть несколько часов одному. Спускались сумерки, в комнате стало уже почти совсем темно, но он не зажигал огарка свечи, стоявшего на столе, а просто лежал и курил, думая о всякой всячине: о долгих войнах, об убитых товарищах, о тех, кому посчастливилось получить легкое ранение, о своей девушке в Англии. Хендерсон поежился: чертовски глупо думать здесь о девушке — только расстраиваешься. Ну, а что касается домов с красными фонарями или шатанья по скверам с девчонками из кабаре, — нет уж, спасибо. Вернись чистым к любимой девушке.

Грузный человек, громыхая подкованными железом башмаками, неуклюже шагал по узкому коридору, спотыкаясь в темноте и бормоча ругательства. Потом он остановился, и Хендерсон скорее почувствовал, чем услыхал, как он шарит рукой по стене. Наконец послышался стук в деревянную, обитую парусиной дверь.

— Кто там?

— Простите, это вы мистер Хендерсон?

— Да. В чем дело? Входите.

Старик сержант, заведовавший столовой, открыл дверь и заглянул в комнату.