Прощальная гастроль

Роддом, сын. У него в руках туго спеленутый сверток. Синие атласные ленты. Младенца не видно. А вот Зоя — замученная, бледная, похудевшая. Тяжелые роды. Сестра Людка смотрит с восторгом — первый младенец! Наверняка уверена, что следующая — она.

Мать улыбается расслабленно, светло, с ней редко такое бывало.

Куча фотографий сына — детский сад, первый класс, последний звонок. Как все повторяется! Как все идет по спирали, каждая жизнь.

Деревня, тесть читает газету — на носу все те же очки — старенькие «окуляры», перетянутые синей изолентой. Сколько ни привозили ему новых — не носил. Любил только этих «калек».

Теща над тазиком с пирогами — довольная, румяная, усталая. Теща в огороде — полет клубнику. Илюша стоит рядом и клянчит ягоды. Позади — сад, дальше поле и лес.

Зоя с корзинкой, полной грибов. Смеется. Очень довольна — такой урожай! В брезентовых отцовских штанах, в резиновых сапогах, в старой куртке и в платке на голове, повязанном по-деревенски, почти по глаза.

Рядом снова Илюша — смотрит в корзину, на лице удивление и восторг. Ах, как Зоя искала грибы…

Карелия, палатка, в котелке уха. Мишка с гитарой. Смеющаяся Зоя. Смеющаяся и счастливая.

Снова счастливая! Какой у нее был редкий дар — уметь быть счастливой.

Отец. Он так и запомнил его молодым. Лицо помнил плохо, а вот запах — прекрасно! Табак и кожа — хромовые блестящие скрипучие сапоги. «Тройной» одеколон после бритья. Отец подхватывал его на руки, и сын целовал его в щеку — тут же на губах становилось горько от одеколона.

Маленький Шурка кривился и начинал пищать, а отец громко и раскатисто смеялся. Он вообще был человеком громким, его отец…

Александр захлопнул альбом. Что брать? Альбомы немыслимо — вес. Выходит, что нужно выбрать, отобрать. Самые дорогие.

Он пошел на кухню, попил воды, постоял у окна. Потом вздохнул и пошел проверять чемодан. За альбомы решил взяться в последнюю очередь. Слишком тяжело, просто невыносимо тяжело… Нет, точно — потом.

Наконец чемоданы были собраны. Уж как, все равно. Что взял, про что вспомнил, то и сойдет. Какая разница? И много ли ему теперь надо?

Глянул на часы — полвторого. Отступать было некуда.

Сел на диван, взял альбомы и…

Того, что он решил непременно забрать, оказалось довольно много — целая пачка. Еще раз перелистал — нет, брать надо все! Никакой цензуры — и так здесь самая малость.

Сложил фото в пакет и положил на дно чемодана. Альбомы аккуратно убрал обратно в комод.

Надо идти ложиться, завтра самолет. Завтра… Уже завтра?

Что его ждет? Новая жизнь?

Он не лег, а снова подошел к окну. За окном был его город. Его родной город, где прошла вся его жизнь, счастливая и не очень. Хорошая и плохая. Трудная и беззаботная. Его.

«Куда я собрался, зачем? Я спятил, наверное. Здесь все, что мне дорого. Все то, к чему я привык. Здесь все могилы тех, без кого я не мог. Здесь мои все! И здесь мое всё. Эта квартира. Где прошла целая жизнь, которой все же немножко осталось».

Ночь, ночь. Ночь. И у него впереди — ночь. Совсем мало рассветов. Мало закатов. Мало всего! Так зачем же тогда?

Зачем напрягаться, переламывать себя? Зачем что-то менять, когда так тяжело? Просто невыносимо. Он — обязан? Да глупости. То, что он был обязан, — он давно всем вернул.

Никого уже нет. Тех, что шли вместе с ним. Никого.

Так зачем?

Всё. Больше нет у него долгов. Нет обязательств. Он свободен от всех и всего.

Освободиться бы еще от себя. Вот было бы счастье! Когда сам себе в тягость…

Рука потянулась к трубке — позвонить. Позвонить сыну и все объяснить. Он поймет! Он же умница, сын!

Да, обидится. Будет кричать. Громко будет кричать. Но он его убедит — ведь это его жизнь, и только его. В конце концов, у вас же там свобода слова? Свобода мысли, свобода поступков?

Отпусти меня, сын! Пожалуйста, не неволь! Ничего, сын успокоится, свыкнется. Приедет сюда в отпуск, он съездит к Америку. Если, конечно, найдутся силы.

Все, он решил. И ему стало легче. Словно камень с души. В конце концов, он еще за себя отвечает. Он вполне дееспособен.

«Странно, — подумал Александр. — Больше всего раньше я боялся одиночества. А теперь не боюсь. Совсем не боюсь. Вот чудеса!»

А Зоя… Перед ней он извинится. И она, конечно, поймет. Она всегда его понимала, его жена. Его прекрасная и умная жена. Как же ему повезло…

Он лег в кровать и тут же уснул. Надо же отдохнуть — впереди разговор с сыном. Очень тяжелый разговор с сыном. Но и это пройдет… Жизнь, считай, прошла, а уж разговор, пускай самый сложный…

Утром разбудил телефон, а так бы спал и спал. Страшно устал за эти несколько дней.

Сын сыпал вопросами. Все понятно, он волновался.

— Все успел, все закончил? Папа, не слышу!

Александр собирался с духом. Подбирал слова. Страдал.

— Папа? — почти кричал Илья. — У тебя все хорошо? Да? Ты не волнуйся, долетишь — не заметишь. Удобные кресла — я взял тебе место, где можно вытянуть ноги. У аварийного выхода, слышишь? Выпей вина — и станет полегче. Да! Пенка печет твою любимую банницу! Слышишь, па?

Он угукнул.