Прощальные слова (ЛП)

Звук тяжелых шагов, отдававшихся эхом в проходе за стенами, заставил Чарли подскочить на ноги. Он еще раз посмотрел на меня, а затем на лежащий около меня хлеб.

— Спасибо, — прервала я тишину и склонила голову, быстро прожевывая сладкий хлеб, который был намного мягче, чем тот, что нам здесь давали.

— Не за что, — ответил он.

Чарли прошел к двери, плечи ровные, подбородок в потолок, а затем вышел, оставляя меня смотреть на закрытую дверь и раздумывая над всеми возможными причинами того, что только что произошло.

Мысли вскоре прервал звук разговора с другой стороны двери, наполненного смехом и немецкими словами. Я хотела думать, что он не был одним из смеющихся нацистов, но что я знала? Их развлечения были больными, тяжело было понять, был ли их смех ради смеха, или они уже готовили еще более хитроумный план.

Я все еще думала, что хлеб, который дал мне Чарли, мог меня убить, но мне оставалось либо быть отравленной, либо бессонно лежать на колющемся матрасе, страдая от голода еще одну ночь, так что риск стоил того.

Я доела хлеб так быстро, как только могла, ощущая, как он проваливался вниз по горлу и попадал в пустоту моего желудка. Рот и горло были настолько сухими от рвоты и обезвоживания, что тяжело было проглатывать даже маленькие кусочки, но я продолжала давиться, пока они не закончились, пока каждая частичка не была съедена.

Я повернулась на бок, отворачиваясь от лужи рвоты позади, и закрыла глаза, надеясь на сон или смерть. Хотя, мои мысли еще долго не успокаивались той ночью, перематывая снова и снова ощущение губ Чарли на моей сухой, холодной и грязной коже. Тем не менее, это было приятное изменение картинки, после постоянного воспроизведения сцены того, как вдоль дороги проливалась мамина кровь.

Мысли пугали, я понимала, что могло произойти, если бы кто-то увидел наше с Чарли общение. Но что-то в этом будоражило, и я не могла этого отрицать — искра, которая совсем немного вернула меня к жизни, пусть я и знала, что никогда нельзя доверять человеку с этой стороны войны… той стороны, которая убила мою маму.

Глава 8

Эмма

Закрывая записи, я будто теряюсь в прошлом моей бабушки, чувство несправедливости снова гложет мои мысли. Я знала о Холокосте из учебников истории, но то, что я прочитала за последние двадцать четыре часа, довольно далеко от того, что мы изучали. Эта реальность стала историей, все жертвы получили свои права и свободы, но пережитое продолжало отражаться на их жизни. Тяжело осознавать то, что произошло в те давние годы, живя сегодня в свободном мире.

Я поднимаю голову, чтобы взглянуть на часы, и удивляюсь, что прошел час с тех пор, как я села почитать бабушкин дневник. Так и не знаю, стоит ли звонить маме, но мне ничего не известно, а это только напугает ее. Единственная моя надежда сейчас — никаких новостей, что вроде бы уже является хорошей новостью, поэтому решаю еще немного подождать.

Я встаю, кладу дневник подмышку, затем открываю дверь комнаты ожидания. Свет пробивается из коридора в мрачное помещение, словно ночь переходит в день. Я не слышу никакого писка или звуков сирены, никто не суетится и не бегает по коридору, выкрикивая приказы, что меня более или менее успокаивает. Никто вокруг не двигается, тишина. Подхожу к комнате бабушки, но как только заглядываю внутрь, понимаю, что там пусто. «Куда они ее увезли? Почему никто не сказал мне? Могло ли ее не стать, и никто просто не пришел за мной?»

В ужасе от своих же мыслей, я бегу к медсестрам, кладу руки на холодную деревянную стойку, ожидая, пока кто-нибудь уделит мне хотя бы немного внимания. Жду три секунды — этого достаточно:

— Прошу прощения, — зову я.

Медсестра, работающая с компьютером, разворачивается и подходит ко мне:

— Чем могу вам помочь? — спрашивает она с доброй улыбкой на лице, но эта улыбка не помогает мне успокоиться…

— Вы знаете, где сейчас Амелия Бейлин? — медсестра смотрит за мое плечо, в направлении комнаты, где раньше лежала бабушка.

— Вы член семьи? — спрашивает она.

— Да, я внучка, Эмма Хилл.

Мои пальцы цепляются за бабушкину тетрадь, пока идет самая долгая минута ожидания в моей жизни. Я прокушу себе губу, дожидаясь ответа. Понимаю, что я, наверное, нетерпелива, но все происходящее тянется бесконечно, постоянно делаю глубокие вдохи, от чего начинает сильно кружиться голова.

Медсестра наконец садится за ближайший к ней компьютер и что-то заносит перед тем, как снова посмотреть на меня:

— По записям, которые я тут вижу, она сейчас на операции. Это все, что могу сообщить. Уверена, кто-то обязательно скоро спустится, чтобы проинформировать вас.

— Операция? Почему никто мне не сказал или не спросил?

Медсестра смущенно смотрит извиняющимся взглядом, сложив руки на груди:

— Мне очень жаль, я не знаю, что вам ответить. Но, уверяю вас, она в хороших руках, не волнуйтесь, — говорит она как ни в чем не бывало.