Прощальный подарок

Расстроенный и сердитый он шёл, сшибая ногами одуванчики, куда глаза глядят и внезапно остановился, поняв, что не знает, куда ему дальше идти, раз уж он никого не хочет видеть. Тогда он вернулся в свой двор с примкнувшими друг к другу пятиэтажками, одна из которых была в два раза длиннее, отчего два дома образовывали гигантскую букву Г, которую, наверное, видно из космоса, если там кому-то есть до этого дело.

Осмотревшись, он понял, что все лавочки у подъездов заняты, кругом мельтешила детвора. У его подъезда вообще образовалось сборище из местных старушек, да ещё и Алина со своей старшей сестрой Женей. Алина, удивительно красивая, с голубыми глазами Мальвины из фильма про Буратино, изводила его насмешками и придирками при каждом удобном случае, а Женя, хоть сама и не говорила ему ничего обидного, но всегда одобрительно посмеивалась над остротами младшей сестры и смотрела на Мишу снисходительно, как на глупое недоразумение, с которым приходилось мириться, поскольку мир вообще полон глупых несуразностей и удивляться этому не имело смысла.

Из подъезда вышел внук бабы Зины, полноватый увалень, он был младше Миши на год, но ростом выше на пол головы. Кажется, его звали Толик, он приехал, как и Миша, на лето к бабушке и безуспешно пытался с кем-нибудь подружиться. Увидев Мишу, он поспешил к нему, улыбаясь и протягивая руку:

— Привет, я Толик.

— Да хоть Лёлик и Болек, — огрызнулся Миша и сухо пожал протянутую руку. Он не был готов общаться ни с кем в данный момент.

Отвернувшись от застывшего Толика, он скользнул взглядом по окнам второго этажа и увидел в окне Машу, ему показалось, что она чем-то встревожена и даже напугана. Ему даже почудилось, как она пытается предупредить его о чём-то: «Берегись!» Это, конечно, полная ерунда, как он мог услышать её через закрытое окно, да ещё с расстояния метров пятьдесят?

Он сердито отвернулся и зашагал к самому дальнему подъезду, единственному, возле которого лавочки были пусты. Там всегда было пусто, потому что это был единственный подъезд во дворе, возле которого не росли ни кустарники, ни деревья и оттого даже асфальт перед ним плавился на солнце и мягко продавливался под ногами, а на металлической урне в полдень вполне можно было жарить яичницу.

Сидя на лавочке, на самом солнцепёке, Миша проигрывал в голове произошедшую ссору, иногда порываясь побежать обратно и помириться с друзьями, но потом вспоминал Машу и понимал, что не сможет отказаться от общения с ней. Вот и сейчас он так нехорошо отвернулся от неё и ушёл, хотя она что-то пыталась сказать…

Асфальт перед глазами стал раскачиваться вправо-влево, Миша провёл рукой по лбу у увидел, что она вся мокрая от выступившего пота. «Нужно пойти к Маше, — подумал он, — и спросить, что она хотела сказать? Что-то важное…»

Момент, когда сознание покинуло его, он не заметил.

Очнулся он в своей кровати. Голова была как чугунный котелок, по которому с размаху въехали половником, а тело разбила такая страшная слабость, что он даже не смог сжать ладонь в кулак. Но на лбу лежало прохладное мокрое полотенце, и это было приятно.

— Бабуль, — он сам удивился, каким слабым прозвучал его голос.

В комнату вплыла бабушка и склонилась над ним.

— На-ко вот, выпей. Тебе нужно побольше пить.

— Что случилось, бабуль?

— Солнечный удар, милый, тебя поразил солнечный удар. Хорошо ещё, что дружок твой Сашка, сразу прибежал и рассказал.

— Сашка рядом был?

— Да, а ты что, не помнишь?

— Я один был, мы с ним рассорились.

Бабушка пожала плечами.

— Ну, значит, рядом болтался, не важно, отдыхай. Ты как себя чувствуешь?

— Не очень. Похоже как я гриппом болел, только хуже.

— Ничего, придётся потерпеть, скоро пройдёт. Но несколько дней ты проведёшь дома, под наблюдением.

— Ладно, бабуль, дай ещё попить.

— Хорошо, сейчас принесу, что-то ещё хочешь?

— Спать.

— И то ладно, спи.

Два дня он не вставал с постели, проваливаясь в сны, наполненные липкими видениями. В этих снах он вновь сидел на солнцепёке у последнего подъезда. Дверь в подъезд была открыта, и там можно было спрятаться от палящих лучей, но Миша не шёл туда, потому что знал: что-то страшное и пропитанное неистовой злобой шевелилось и смотрело на него, прячась в густой тени. Он порывался развернуться и убежать оттуда, но всегда оказывалось, что ноги врастали в землю, и не было ни малейшей возможности сдвинуться с места.

А потом в этих снах наступал момент, когда расстояние между лавочкой и зияющей пастью подъезда начинало сокращаться, приближая его к шевелящейся тьме, и он начинал слышать неразборчивый свистящий шёпот множества голосов, а может, всего одного размноженного эхом. И когда ледяной ужас настолько охватывал его, что он не мог не только пошевелиться, но даже уже и дышать, в такие моменты всегда раздавался зовущий голос Маши, и его уносило прочь из этого места и этого сна, и он просыпался.

Однажды, вырвавшись из липких объятий очередного кошмара, он обнаружил, что продолжает слышать голос Маши, зовущий его по имени. «Маша, — мысленно позвал он в ответ. — Маша, это ты?» И она ответила ему, счастливым заливистым смехом.