Прощальный поцелуй

Внимательно перечитав весь материал, Эбби сделала вывод, что Эллиот не сообщил ничего такого, что, судя по полученной ими информации, было неправдой, но в его интерпретации все это выглядело пошлым и даже непристойным. Доминик Блейк был представлен здесь декадентствующим оксбриджским[47] щеголем, использующим свои связи, чтобы соблазнять жен и дочерей аристократов и выкачивать из них информацию, которую затем с радостью скармливал своим советским нанимателям. По словам Эллиота, Доминик был самым обыкновенным предателем, который по каким-то причинам испытывал неприязнь к истеблишменту и продал родину за возможность жить красиво. Именно поэтому он стал шпионом. Розамунда была ему под стать: Эллиот давал понять: ее «опасный крен влево» означал, что она придерживалась линии поведения своего бойфренда. В заключение автор намекал, что Доминик был уничтожен МИ-5, службой безопасности британской контрразведки, благодаря чему не успел причинить еще большего вреда стране. Неудивительно, что Розамунда пришла в ярость.

Эбби взяла телефон, чтобы позвонить Эллиоту, но вовремя сообразила, что в Сан-Франциско сейчас за полночь. Они были не настолько близки, чтобы она могла звонить ему в такое время, даже если бы у нее был какой-нибудь очень хороший повод. Она помнила, как Ник в разговоре с друзьями как-то заметил, что когда тебе кто-то звонит глубокой ночью, это, скорее всего, или сумасшедший, или навязчивый преследователь. Но были и другие невеселые мысли, которые ее останавливали. Что, если на другом конце провода она услышит тихое хихиканье или он просто вежливо отошьет ее, потому что в данный момент не один? Не стоит с утра портить себе настроение еще и этим.

«Я пошлю ему сообщение», – решила она, складывая газету. Эбби направилась к журнальному столику, где лежал ноутбук. Присев на край дивана, она положила ноутбук на колени и включила его; загружаясь, он издал низкий мелодичный сигнал. С минуту она сидела перед пустым экраном, раздумывая, что написать. Она по-прежнему злилась на Эллиота. Разговор с Розамундой шокировал ее и задел за живое. Ей хотелось пальнуть по Эллиоту из обоих стволов, но когда она начинала облачать свои чувства в слова, выходило как-то неискренне и наивно.

Да, Эллиот был неправ, когда планировал напечатать статью, не поговорив с ней, но, с другой стороны, он всегда говорил, что он просто журналист, и никого другого из себя не строил. А чего она, собственно, ожидала? Что, с ее точки зрения, должно было произойти дальше? То, что рано или поздно статья будет напечатана, было неизбежно, хотя бы для того, чтобы оправдать их расходы на поездку в Санкт-Петербург. К тому же статья была хорошая, даже очень хорошая. Настоящее разоблачение. Доминик Блейк, известный всему истеблишменту, предал их всех.

В конце концов она решила быть проще.

Эллиот, я знаю, что у вас поздний час, но если ты еще не спишь, позвони мне. Вышла статья в «Кроникл», и у меня только что была Розамунда.

Вот так. Никаких «целую», никаких смайликов, одни голые факты. Она даже поздравила себя с такой сдержанностью.

Но, закрыв крышку ноутбука, она почувствовала себя обеспокоенной и разочарованной. Она, конечно, испытывала смутную тревогу в связи с предстоящими разборками в суде, но дело было не только в этом. Ее кинули, обманули, обвели вокруг пальца, и из-за этого она чувствовала себя полной идиоткой.

Глава 21

Париж, май 1961 года

– Ну почему французский хлеб такой вкусный? – сказала Роз.

Они неторопливо прогуливались по Рю дю Бак, и на языке все еще ощущался вкус их ужина – громадное блюдо мидий, приправленных чесночным соусом и белым вином, которое было подано вместе с длиннющим и очень свежим багетом.

– Думаю, все дело в муке, – сказал Доминик; он, как всегда, демонстрировал свою осведомленность в местных культурных особенностях, и это сомнений не вызывало.

– Нужно будет прихватить парочку с собой, – решила она, представляя, как будет жевать эту вкусноту в кухне Сэм в Примроуз-Хилл.

– Но они зачерствеют, пока мы доберемся до Кале.

– Тогда я суну их в вазу и поставлю на каминную полку как напоминание о простых, но изысканных удовольствиях жизни.

Доминик рассмеялся, а она ухмыльнулась, не глядя на него.

Она все еще не могла поверить, что они в Париже. Ранним утром они сели на паром в Дувре. «Стэг» Доминика, въезжающий по металлическим сходням на корабль, – это казалось ей кадрами какого-то научно-фантастического фильма. Но в начале пятого, когда они добрались до Триумфальной арки, она уже чувствовала себя, как Джин Сиберг из фильма «На последнем дыхании»[48].

– Мороженое! – радостно выкрикнула она, рванувшись к витрине магазина и оставив Доминика далеко позади.

– Поверить не могу, что ты еще не наелась, – крикнул он ей вслед.

Она бросила на него озорной взгляд через плечо.

– Мы просто не имеем права побывать в Париже и не попробовать мороженого.