Прощальный вздох мавра

Пишу это и вновь удивляюсь нежеланию Ауроры видеть, как часто и как небрежно Авраам обманывал ее, удивляюсь тому, сколько всего Аурора принимала без лишних вопросов, – потому что он, разумеется, лгал, и белый порошок, в котором он действительно был заинтересован, шел отнюдь не из карьеров в Западных Гатах; он попадал в некоторые емкости, помеченные знаком «Бэби Софто», весьма прихотливым путем, включавшим ночные караваны грузовиков неизвестно откуда и широкий, систематический подкуп полицейских и других государственных служащих, осуществляющих контроль на дорогах субконтинента; и эти-то сравнительно немногие емкости, продаваемые за границу, дали за несколько лет доход, намного превысивший прочие прибыли компании и позволивший провести широкую диверсификацию, – доход, который при всем том нигде не декларировался и не фигурировал ни в одной бухгалтерской книге за исключением сверхсекретной шифрованной книги книг, которую Авраам хранил глубоко запрятанной (возможно – в каком-нибудь глухом закоулке своей темной души).

Весь город, а может быть, и вся страна представляла собой большой палимпсест[77], надполье поверх подполья, белый рынок поверх черного; и если вся жизнь была именно такова, если невидимая реальность призрачно шевелилась под покровом видимой фикции, извращая все ее смыслы, как могла карьера Авраама быть иной? Как мог кто-либо из нас избежать этого мертвящего наложения? Как, связанные по рукам и ногам стопроцентной ложью окружающей действительности, увязшие в жирно намалеванном слезливо-арабском киче, могли мы проникнуть к подлинной, чувственной правде матери, утраченной нами под слоем краски? Как могли мы жить своей настоящей жизнью? Как могли мы не быть гротескными существами?

Теперь, глядя назад, я вижу, что Васко Миранда в своей болтовне в ночь Независимости о коррупции, которая одна лишь способна помериться силами с богами, был неправ только в том, что дал слишком мягкие формулировки. И наверняка Авраам Зогойби прекрасно понимал, что пьяный выброс цветистого цинизма было со стороны художника явным преуменьшением.

– Твоя мать и ее компашка художников вечно жаловались, как трудно им, бедным, из ничего делать нечто, – вспоминал в глубокой старости Авраам, рассказывая мне о своих собственных художествах и веселясь от души. – И что, спрашивается, они такое делали? Картины! Но я, я – я целый город создал из ничего! Суди сам, какой фокус трудней. Твоя дорогая мамаша вытащила из шляпы много милых зверьков; а я зато – уж сразу Кинг Конга!

В течение первых двадцати примерно лет моей жизни новые участки земли – «нечто из ничего» – были отвоеваны у Аравийского моря с южной стороны бомбейской бухты Бэк-бей, и Авраам вложил в эту поднимавшуюся из волн анти-Атлантиду большие деньги. В то время было много разговоров о необходимости уменьшить давление на перенаселенный город посредством ограничения объема и этажности строительства на новых, насыпных землях и создания второго городского центра на материке по ту сторону пролива. Аврааму важно было, чтобы этот план провалился, – «иначе как я мог поддержать высокую цену недвижимости, в которую я вбухал столько денег?» – спросил он меня, разводя скелетоподобными руками и скаля зубы в улыбке, которая когда-то была обезоруживающей, но теперь, в полутьме его кабинета, высоко вознесенного над городскими улицами, делала его девяностолетнее лицо похожим на алчный череп.