Прощание

– Боже, Лукас…

Он взял аккорд для пробы.

– Ну, всё, она готова.

– А ты?

– При смерти.

– Что ж, доктор Корбьер, наверняка у тебя еще остались те бесполезные пилюли, которые ты мне назначил. Могу сходить за ними, если хочешь. Дай мне ключ от больницы, я видела, где ты их хранишь.

Лукас через силу улыбнулся. Он может сколько угодно пускать своим пациентам пыль в глаза, но Эсме ему не провести. Только он собирался сказать, что никому не дает ключ от больницы, как в дверь снова постучали. На этот раз он решил открыть сам.

– Сударь, – поспешно сказал слуга, который уже обошел один десяток дверей, и готовился обежать второй, – с сего дня следует запирать ваши покои ночью и днем, а также сообщать о малейшем неприятном происшествии.

– И откуда такое распоряжение?

– Сверху, господин доктор.

– Насколько сверху?

– С самой вершины, господин доктор.

– Вот как?

– Да, сударь, и если с вами приключилось что-то досадное, следует об этом сообщить.

– Кому?

– Самой вершине, господин доктор.

– О…

– Именно так, господин доктор. Доброй ночи.

Слуга просеменил к соседней двери, за которой жила двоюродная бабушка Тибо.

После того, что случилось с гитарой, Лукас охотно бы запер дверь на семь затворов. Но, к несчастью, последний раз он видел ключ от своих покоев в тот далекий вечер, когда его ему вручили. Он перерыл все, искал даже в самых невозможных местах, но безуспешно. Сколь ревностно берег он ключ от больницы, столь же безалаберно отнесся к собственному.

– Ну ладно, – сдался он, надевая камзол и забирая гитару, – идешь?

– Куда?

– К вершине.

В королевском кабинете еще горели свечи. Тибо только что раздвинул тяжелые красные шторы, которые производили на него гнетущее впечатление. Снаружи сад растворился в тумане, но небо было поразительно чистым, и месяц блестел как сабля, даже слишком ярко. Казалось, дворец плавает в облачном море. Раньше, на борту «Изабеллы», горизонт был обещанием грядущего, а пенный след за кормой уносил прошлое. Но теперь всё иначе. Будущее здесь было мрачным, прошлое болезненным, а настоящее заволакивал туман.

Но по крайней мере здесь была Эма.

– Знаешь, Тибо, я не боюсь тех, кто делает свои подлости под покровом ночи, – сказала она, беря его под руку.

– Всем известно, что Эма Беатрис Эхея Казареи ничего не боится.

– У меня уже отняли всё, что можно было отнять.

– А у меня, Эма, пока ты цела – ничего не отнять.

– А Мириам? Твоя родная дочь?

Тибо приобнял Эму. Он страдал не меньше нее, но иначе.

– Послушай меня. Я много об этом думал.

– И?

– Мириам в безопасности.

Эма замотала головой. Мысль ее не готова была зайти так далеко – слишком ей было больно.

– В Лесу Мириам в тепле и покое, – твердо настаивал Тибо, – Сидра одевает и кормит ее, пока дьявол пытается завладеть дворцом. Останься Мириам здесь, она стала бы первой жертвой Жакара.

От его слов всё закружилось перед Эмой. Пол и потолок поменялись местами. Тибо и сам не сразу смог сжиться с этой мыслью. После поединка он каждый день взвешивал в руке меч Пьера, гадая, сможет ли он открыть перед ним Лес, помочь возвратить дочь. И каждый день что-то удерживало его, какой-то неясный, но твердый голос, – возможно, голос интуиции. Проводник обещал, что о Мириам позаботятся, и Тибо поверил ему. Каждый день он откладывал меч до завтра.

– Вспомни погремушку, Эма. И холеру. Мириам еще до рождения была его мишенью. А теперь всё, что нас окружает, под угрозой.

Он прижал ее к себе крепче.

– Знаю, это печально, и даже жестоко. Но ей лучше расти вдали от нас.

Эма уткнулась лицом в грудь Тибо, не в силах принять его слова. Чтобы оправиться от ночи равноденствия, ей понадобится много, очень много времени. Вся ее жизнь и еще несколько жизней.

Они так и стояли обнявшись, когда Манфред тихо постучал в дверь. Лукас и Эсме хотели сообщить ему о «неприятном происшествии» – пароль, который отныне открывал двери королевского кабинета в любое время дня и ночи. Тибо впустил их и внимательно выслушал рассказ про надругательство над гитарой. В ответ он объяснил, как телескоп связывает между собой все события. Затем встал и заходил по восточному ковру спешным шагом, что означало твердое и бесповоротное намерение.

– Посыльная, – сказал он, резко остановившись.

– Да, сир?

– У меня возникла одна мысль.

– Слушаю, сир.

– Она тебе не понравится.

– Ох, сир.

– Я хочу, чтобы ты меня предала.

Эсме никак не отреагировала, что бывало с ней лишь при самом глубоком замешательстве.

– Я хочу, чтобы ты ополчилась против моего правления. Чтобы осуждала меня при всех. Правдоподобно, но без опасных призывов.

Она ничего не понимала. Осуждать? Правдоподобно, но без призывов? Как? Зачем?

– Порицай мои действия, – нагнетал Тибо, – говори, что недовольна работой. Покажи, что ты – благодатная почва для вербовки. Тебе как посыльной нет равных, это все знают. Они не упустят случая тебя заарканить. У моего брата, очевидно, есть сторонники и при дворе, и по всему острову. И эти заговорщики явно как-то связываются между собой. Как только попадешь в стан врага, ты сможешь держать меня в курсе всех их перемещений.