Прощание с Доном. Гражданская война в России в дневниках британского офицера. 1919–1920

После обеда мы двинулись на Еленскую, родную станицу Отланова – руководителя казаков-повстанцев, прибывшего для встречи Сидорина и отдания ему рапорта. Это был энергичный, военной выправки человек, производивший впечатление сильной личности, он показал мне их тайный арсенал, где повстанцы чинили трофейные винтовки, мастерили седла, упряжь и даже отливали пули в самодельных, грубых изложницах. Он дал мне седло и, похоже, очень хотел получить сувенир от британской армии, так что я отдал ему одну из моих артиллерийских эмблем. По краям толпы стояли крестьяне, наблюдая, как мы разговариваем, на сапогах все еще был навоз, а в руках они все еще держали вилы, – бородатые, неприятного вида люди в потрепанной одежде, лишь глаза их привлекали невинностью людей, не имевших представления о том, что происходит.

После ужина с местным атаманом ночь мы провели в Еленской.

– Немецкое слово «улан», или «кавалерист, вооруженный пикой», произошло от названия этой деревни, – гордо сказал он. – Мы дали много знаменитых казаков-воинов.

Следующим утром мы поехали в Вешенскую, более крупную станицу, где помимо всего прочего нам показали радиоприемник, захваченный у красных.

– Наши связисты наверняка знают эту штуку, – заявил Харгривс. – И она в чертовски приличном состоянии!

Госпитали здесь находились в жутком состоянии, и, когда мы ходили по ним в самое жаркое время после полудня, меня чуть не стошнило. Харгривс неизменно шел со мной через все тифозные палаты, и его примитивное знание русского языка было проверено в полной мере. Сам Сидорин тоже прошел через все палаты, но члены группы, в которых не было нужды, обычно ожидали нас снаружи, приложив к носам свои носовые платки.

Примерно в это время мне сделали прививку от тифа.

Ко мне несмело подошел какой-то русский врач.

– Вы не хотели бы привиться от тифа? – спросил он.

Меня это предложение озадачило, потому что я знал, что тут не было сыворотки, но он настаивал, что у него есть немного.

– Я сделал ее из крови человека, который только что умер, – произнес он.

Я пожал плечами.

– Очень хорошо, – отреагировал я. – Давайте.

И он сделал мне инъекцию, и, возможно, благодаря его сыворотке, когда я подцепил эту болезнь, я не умер.

Мы остались в Вешенской на ночь, и перед ужином у нас появился первый шанс искупаться в Дону. Река была немного грязноватой, но холодная вода быстро неслась мимо песчаных берегов. После дневного зноя это было очень приятное занятие, но никто из русских офицеров не сделал ни малейшей попытки обсушиться после выхода из воды, они просто надели свою одежду на все еще мокрые тела. Похоже, они меня считали немного сумасшедшим, потому что я воспользовался полотенцем.

На следующий день мы отправились в Мигулинскую, остановившись по пути в какой-то станице, где во время восстания женщины сами, охваченные жаждой мщения, вылавливали пытавшихся бежать комиссаров и убивали их своим сельским инвентарем и кухонными ножами.

В Казанской мы переправились на северный берег Дона и, поскольку наше долгое путешествие перешло в следующую стадию, провели там два дня. Вечернее купание было превосходным, что позволило грузовикам догнать нас. У меня также впервые появилась возможность написать несколько писем, хотя когда и как они будут отправлены – совсем другой вопрос.

Мы уже преодолели сотню очень трудных миль вдоль южного берега Дона, а на следующее утро отправились далее на север, еще на 80 миль, которые собирались проехать за один день, чтобы оказаться в Урюпинске – штабе 2-го Донского корпуса. В маленькой деревне возле Солонки, где остановились на обед, мы наткнулись на останки французского легкого танка, захваченного большевиками после отхода французов из Одессы, а теперь брошенного. После обеда мы остановились, чтобы попить свежего и кислого молока, которым нас угостили казаки, у которых, похоже, всегда был запас холодного как лед молока в глубоких погребах.

К моему глубокому удивлению, мы приехали в Урюпинск вовремя, полуживые, и после того, как нас провели к нашим местам временного пребывания и накормили, как обычно, яйцами с черным хлебом и маслом, а также напоили несколькими литрами русского чая, мы рухнули на постели и быстро заснули, измотанные ездой в битком набитом транспорте по 80 милям пыльных степных дорог, притом без какой-либо защиты от полутропического солнца.

Мы с Харгривсом и Лэмкирком расположились на постой у одной русской вдовы с симпатичной дочерью девяти лет, причем обе говорили по-английски. Поскольку Сидорин планировал провести в Урюпинске два-три дня, нам на следующее утро позволили долго валяться в постели, и к осмотру мы приступили в полдень после обычной церковной службы. Мы пообедали в штабе корпуса, а по пути туда нам преподнесли цветы. Адъютант командира корпуса поинтересовался у меня, как мне понравились эти цветы.

Я беззаботно ответил, что, хотя цветы и симпатичны, подарившая их шестнадцатилетняя девушка была еще симпатичнее. И тут же, к моему огромному смущению, послали за девушкой и привели ее ко мне.