Прощание с Доном. Гражданская война в России в дневниках британского офицера. 1919–1920

Последняя вспышка, и на миг воцарился такой полный мрак, который следует за тем, как гаснет мощный свет, а глаза еще не могут приспособиться к слабому мерцанию углей в камине. Потом все кончилось... кончилось в реальности, но осталось в памяти, которую не сотрет никакое время, потому что за эти несколько секунд, когда все были слепы, я почувствовал присутствие какой-то мягкой, излучающей тепло фигуры, склонившейся надо мной, в своей быстроте подобной вспышке молнии. Мягкие губы покоились на моих лишь одну секунду, за которую я понял, что страсть, которую они излучали, была невероятно сильной. Рука слегка коснулась моей и оставалась на ней, и через это прикосновение промчался стремительный поток невыраженной и невыразимой симпатии, которую высвободило потухшее пламя.

Четыре или пять секунд, пока мы все молчали в красном отсвете огня в камине, каждый ждал, когда заговорит кто-то другой, и тут поднялась Муся и предложила зажечь еще свечи и выпить вина за здоровье. Все кончилось, чары рухнули, когда загорелись новые свечи. Были выпиты прощальные тосты, и, с трудом забираясь в шубы и зимние суконные боты, мы собрались у порога для прощания. Я какое-то время стоял отдельно с Мусей. Этот вечер был скорее эмоциональной интерлюдией, то есть кульминацией всевозможных нагрузок. Во все время нашей дружбы существовало более сильное чувство – даже большее, чем я осознавал, но обстоятельства никогда не позволяли нам развить его.

Наконец мы неохотно попрощались друг с другом и побрели по белой замерзшей улице, под холодным и ясным светом полной луны, которая превращала ночь в день. На удалении слышались звуки нескольких выстрелов, возможно произведенных шумными казаками в какую-то бродячую собаку, – и уже больше не было Рождественской ночи 1919 г., и мы вспомнили, что Новочеркасск, столица донских казаков, находится под угрозой захвата.

Следующий день я провел, занимаясь последними приготовлениями к погрузке резервов имевшихся запасных частей, потом надо было перевести железнодорожные платформы с запасных путей на основной. Я также раздал все обмундирование и медикаменты тем частям, с которыми смог связаться, когда они отступали через Новочеркасск, и обратился к русским с призывом очистить свои склады от всего, что нельзя было эвакуировать. А затем начал готовиться к собственной вечеринке, назначенной на 27-е.

Все прошло неплохо, благодаря усилиям оркестра командующего армией, который он мне одолжил. Пришел весь старый состав, и мне редко доводилось видеть Алекса более возбужденным. Он все пытался подраться с капельмейстером, и Норманн Лак вылетел спиной через окно и упал в снежный сугроб. Симпатичная сестра Светланы Муравьевой Ирина закормила своего французского бульдога шоколадом до такой степени, что тому стало плохо, а генерал Янов, несмотря на мольбы уехать домой из-за головной боли – чему никто не поверил, – танцевал лезгинку с такой энергией, что рухнул на спину и не мог встать.

Мы закончили пением Auld Lang Syne (шотландская песня «Доброе старое время» на слова Роберта Бернса, исполняемая в конце праздничного события. – Примеч. пер.), и, когда мы скрестили руки, я почувствовал, что быстро приближаются последние часы нашего пребывания в Новочеркасске, и этот вечер в самом деле стал концом моей связи с казаками, которым я стал так предан.

К этому времени железные дороги находились в хаотическом состоянии, и каждый поезд был сверх всякой меры перегружен беженцами, многие из которых оставались крепкими, годными к военной службе людьми. На некоторых поездах, медленно двигавшихся через сортировочные станции, среди пассажиров было больше солдат, чем беженцев, набившихся вплотную и внутри, и снаружи, люди цеплялись за крыши и буфера, висели из окон. Было много пьяных, набравшихся от безнадежности ситуации. Поезда эти часто принадлежали полкам, и войска часто жили за счет населения, реквизируя больше, чем нуждались на самом деле, и распродавая излишек. У одного полка было 200 вагонов, резервированных только для багажа, а в это время станции кишели беженцами, преимущественно женщинами и детьми, часто больными и голодными, из последних сил стремящимися на юг. Воинские части нередко были перемешаны, и почти у каждого полка были поезда, блокировавшие основную трассу. Их больные и раненые были, однако, в жалком состоянии, и во многих госпиталях уже не было лекарств, медсестер и врачей, а голодающие, заразные пациенты бродили вокруг в поисках пищи. Крайне необходимая кавалерия была окончательно измотана, а разорванные коммуникации и отсутствие дисциплины делали штабную работу невозможной.