Прощание с Марией

Я открыл глаза, перед которыми все еще стояли образы минувшего, и, с трудом передвигая ноги, спустился по каменным грязным, провонявшим мочой ступенькам моста вниз, на мостовую. Поглядел на полуголых рабочих, которые рядом, в переулке выбирали из груды щебня целые кирпичи и спускали по деревянному желобу вниз, на груженные кирпичом подводы — их с трудом тащили замученные клячи, — еще раз охватил взглядом поросшее травой поле, засохшие деревья, крутой склон и тополя на склоне — вид, который я так любил когда-то, и наконец, насупив брови, энергичным шагом направился в сторону центра. Когда я проходил мимо сгоревшего дома, где теперь господствовал плющ, подувший с поля ветер донес откуда-то из-под фундамента, из засыпанных обломками подвалов сладковатый запах гниющего тела.

Впрочем, нюх обманул меня; как я потом случайно узнал, девушка была засыпана обломками на другой улице, в другом доме, через полгода после ее смерти родственникам удалось разыскать останки и lege artis[138] захоронить на дешевом загородном кладбище.

Повышение

Перевод К. Старосельской

Человек этот был маленького роста, выше средней упитанности. Говорил тонким, певучим, похожим на женский голосом, а когда улыбался, на полном и гладком, как у младенца, лице выступали мелкие капельки пота. Скользя по коридору, маленький человек пухлой рукою указал на дверь кабинета, мимикой щек и губ и всем своим плавно изогнувшимся телом любезно пригласив меня войти и его подождать. Не успел я устроиться на обитом кожей стуле и провести туда-сюда подошвой сандалии по ворсистому ковру да поглядеть, не повешена ли новая картина между окнами на единственной не затянутой килимом[139] стене, как он бесшумно втиснулся в кабинет, аккуратно притворил за собою дверь и со сноровкой, приобретенной — как не без ехидства подумал я — путем упорных тренировок, уселся в директорское кресло за письменный стол красного дерева.

— Нет, нет, нет, нет! — выдержав довольно долгую паузу, отчетливо, хотя, пожалуй, чересчур эмоционально, выкрикнул он.

Я снял портфель с колен, встал, выпрямился во весь свой рост, сдержанно поклонился и, неотрывно глядя в потолок, на цыпочках вышел из кабинета.

— Очень рад, что, невзирая на трудности, вы шагаете в будущее с поднятой головой! — произнес с улыбкой этот человек; выплыв следом за мной из кабинета, он проворно шмыгнул по коридору и скрылся в комнате напротив, сплошь заставленной сосновыми письменными столами и стульями и полной сосредоточенных молчаливых чиновников.

«Этот человек должен бы вызывать у меня антипатию, — подумал я, машинально поглаживая железные перила лестницы. — Однако же вид у него вполне приятный. Потому, наверное, — думал я, спускаясь вниз, — что не в пример другим коротышкам он не задирает голову вверх и не старается путем отрывания от земли пяток прибавить себе значительности в глазах высоких людей».

И только спустившись по каменным ступенькам на два этажа, я вдруг сообразил, что сам-то намного его ниже.

Жарким днем

Юзефу Мортону

Перевод К. Старосельской

На голом небе солнце лежало безжизненно, как высохшая кость. Раскаленный воздух недвижно застыл над землею. На мостовой плавился асфальт; от него шел запах каленой смолы. По асфальту бесшумно скользили министерские лимузины. Вдогонку за лимузинами взвивалась мелкая пыль и серебряной ржавчиной оседала на листья.

По пролысинам вытоптанной земли бегали оборванные дети, гоняя тряпичный мяч, хрипло крича и выплевывая пыль, забивавшую глотку. Лица у детей были опухшие и от напряжения наливались кровью. В воротах между изувеченным снарядом тополем и ворохом одежды стоял враскорячку мальчуган, уперевшись руками в ляжки. Коленки у него были исцарапаны, но кровь на коже успела засохнуть.

Когда я, свернув с улицы и шагая по привядшей траве, приблизился к вратарю, игра как раз закончилась. Шумно споря и перебрасывая из рук в руки тряпичный мяч, мальчишки устремились в тень. Вратарь послюнявил раны на коленях и, подобрав с земли одежду, пошел за остальными.

— Бесстыжая какая, — приостановившись рядом со мной, произнес он, как мне показалось, оскорбленно, и мотнул подбородком в сторону засохшей живой изгороди, окружавшей развалины. Дикий виноград карабкался по стенам спаленных домов, обвивая усами каменные кариатиды и расползаясь по остаткам балконов и галереек. В тени деревьев на сыроватом газоне семейными кланами расположились люди. Полураздетые мужчины лежали на одеялах, тяжело дыша, бледные и размякшие, как вареные рыбы. Их женщины спали, лицом в траву, — посреди измятых газет, бумаги от бутербродов и яичной скорлупы. Другие мужчины, скинув пиджаки, играли в тесных кружках в карты и приглядывали за своими отпрысками, которые перекидывались розовым мячиком и со смехом носились между родителями.