Прощание с Марией

— Давай еще разок, — предложил «гестаповец» Матуля. У него отказал револьвер во время последней реквизиции. — Была не была, жить-то надо.

Карты были сделаны из картонной коробки от передачи. Фигуры химическим карандашом нарисовали те, кто сидел здесь до нас. Все карты были меченые.

— Ничего ему не будет, — сказал я, тасуя карты. — Посидит немножко, папаша деньжат подкинет, мамаша улыбнется кому надо, и парня выпустят.

— У меня матери нет, — сказал мальчик с Библией. И еще больше приблизил книгу к глазам.

— Так, так, — сказал наборщик Ковальский и тяжело положил руку на голову мальчика. — Кто знает, доживем ли мы до завтра?

— Ты опять? — отозвался служащий Шрайер с Мокотовской.

— Не волнуйся, — сказал я мальчику. — Главное, чтобы о тебе не волновались. Это хуже всего. Когда тебя арестовали?

— Меня не арестовали, — ответил мальчик.

— Ты не был в полиции? — спросил удивленный Козера, контрабандист с Малкини.

— Не был, — ответил мальчик. Он аккуратно закрыл книгу и спрятал в карман пальто. — Меня схватили на улице.

— Сегодня была облава? На какой улице? — спросил с беспокойством служащий Шрайер, у которого нашли газеты и расписки. У него были две дочки, учившиеся в нелегальной гимназии, он надеялся получить из дому продуктовую передачу.

— Здесь что-то не то, — сказал наборщик Ковальский. — Если бы была облава, то привезли бы много людей, а не его одного. Что-нибудь и здесь было бы слышно.

— Разве увидишь ворота из этой ямы? — сказал я, кивнув головой в сторону окна под потолком. — Здесь только крыша кухни и часть мастерской.

Я показал «гестаповцу» Матуле карты:

— Девятнадцать.

— Смотря откуда, — сказал Козера, контрабандист с Малкини. Он вез в генерал-губернаторство солонину и был схвачен в классическом месте на границе. Козера стоял у дверей и смотрел в окно. — От дверей видно больше. Возле кухни ходит вахман с собакой. Выгружают картошку на завтра.

— Опять перебор, — сказал Матуля, бросая карты на тюфяк. — Мне не везет. Наверно, придут за мной. А то зачем бы меня стали сюда переводить. Чтобы шлепнуть, да?

— А ты думал, чтобы освободить? — отозвался контрабандист Козера. Он ходил большими шагами от двери к тюфякам и обратно.

— Ну-ка, — сказал со вздохом Матуля, — Может, еще отыграюсь. А если нет, завтрашняя пайка — твоя. И стал перебирать карты, сделанные из коробки, оставшейся от передачи.

— Если за тобой придут сегодня, то что мне твоя завтрашняя пайка? — Я протянул руку. — Давай карты.

— Меня схватил полицейский на Козьей, — сказал мальчик.

— «Синий»? Меня тоже, — сказал контрабандист Козера.

— Обыкновенный полицейский. И привел сюда.

— Прямо к воротам? Через гетто? Неправда, — сказал Шрайер, служащий с Мокотовской.

— Привез на извозчике. Сказал, что уже очень поздно везти в полицию. Вот он и доставил меня к воротам, — сказал мальчик, широко улыбнувшись.

— Этот полицейский был с юмором, — сказал я, обращаясь к мальчику. — Ты, наверно, писал краской на стене?

— Мелом, — ответил мальчик.

— И надо было тебе рисовать? — сказал Ковальский, наборщик с Беднарской. — Теперь из-за тебя дворнику работа. Был бы я твоим отцом… — Он погладил мальчика по наголо остриженной голове.

— Ковальский, а ты зачем печатал газеты на Беднарской? — спросил контрабандист Козера. Он ходил большими шагами от стены к стене.

— Не печатал я никаких газет. Я пошел купить оттоманку.

— Прямо в подпольную типографию, да? Перебор. — Я передал колоду «гестаповцу» Матуле.

— «Ты так подходишь ей, как французский дукат руке проститутки». Это Шекспир, наборщик Ковальский.

— Ну, еще разок. Дай отыграться, — сказал Матуля и стал тасовать карты.

— Хватит. Две пайки мои. — Я отодвинул карты.

— Меня взяли так же ни за что, как и тебя, — сказал Ковальский, наборщик с Беднарской.

— Ты же хорошо знаешь, что я пошел искать свою невесту, потому что ее два дня не было дома.

— К оружейному мастеру, да? — засмеялся наборщик Ковальский.

Я наклонился к мальчику и тронул его рукой.

— Дашь мне потом почитать? Мальчик отрицательно замотал головой.

— А откуда я мог знать? — сказал наборщик Ковальский. — Ведь объявление висело на столбе.

Все замолчали. Под потолком горела тусклая лампочка. Мы сидели на двух порванных тюфяках. В углу под окном, положив голову на колени, сидел служащий Шрайер с Мокотовской, две дочки которого ходили в нелегальную гимназию. Уши у него оттопырились еще больше. «Гестаповец» Матуля, который ходил на реквизиции, сидел спиной к дверям и заслонял разложенные на тюфяке карты. На другом тюфяке сидел Ковальский, наборщик с Беднарской, который покупал оттоманку в подпольной типографии. Рядом с ним сидел мальчик, который писал мелом на стене, и читал Библию. Козера, контрабандист с Малкини, ходил от тюфяков к двери и обратно.

Дверь была низкая и черная, со множеством нацарапанных на ней имен и дат. За черной решеткой разбитого окна блестела рыжая крыша кухни и светлело фиолетовое небо. Ниже была стена. На стене вышки с пулеметами.

Дальше за стеной были обезлюдевшие дома гетто с пустыми окнами, из которых вылетали перья вспоротых подушек и перин.