Прощание с миром

С этим праздным рыбаком, перетянутым сетью, полезли мы наверх, где были видны остатки генуэзской крепости. Я шел за дядей Пашей. Мы вдвоем пробирались мимо маленьких домиков, где над тесными двориками сыпались бело-вишневые деревца и макрель жарилась на противнях. Мы скоро поднимались наверх, рыбак еще ходил быстро.

Дядя Паша рассказывал мне, сколько в колхозе сейнеров, как хорошо зарабатывают рыбаки. Колхоз и в самом деле очень богатый. Про приемники и про велосипеды. Хотя на велосипедах ездить вроде было негде. Однако на велосипедах все-таки ездят. А один завел даже себе автомашину. Так и стоит у него на огороде.

По мере того как мы поднимались, я видел и вход, узкую щель пролива, самую горловину бухты. Где-то здесь, у входа в нее, и затонул застигнутый бурей английский «Черный принц», наткнувшийся на красные скалы, со всем своим запасом золота пошедший ко дну.

Мы поднялись к самым зубцам, главам генуэзской крепости, и постепенно стала видна вся бухта. А потом покачалось и море.

Мы сидели наверху, в тени той башни, а перед нами было море — тихое, успокоенное, играющее бликами. Я поглядел на старого рыбака, приведшего меня сюда, и мне стало жаль этого человека, которого его товарищи не брали с собой на лов. Я знал, что рыбаки бывают странный народ. У меня был случай… И я вспомнил о знакомстве с одним рыбаком в одной из моих прежних поездок. Давно это было когда-то… Я долго его разыскивал и долго к нему добирался. Это очень был прославленный, очень известный рыбак. Слава о нем гремела по всему Крыму.

Мне сказали, что это почти в Керчи, а оказалось довольно далеко, на самой оконечности полуострова, на косе. Я приехал к нему и — тоже вот так. Все были на лову.

Я уж поздно вечером попал к нему в дом. Пока выгружали рыбу да пока сети расстилали, уже и вовсе звезды высыпали.

Наконец он пришел. Это был рослый здоровый рыбак, по-видимому с немалой силой в руках, с головой, покрытой маленькой кепочкой, с подстриженным под бокс затылком, и он мне тоже, пока шли к его хате, наверх поднимались, рассказывал о достатках своего колхоза, у кого сколько чего, понимая дело так, что раз приехал журналист — надо хвалиться.

Мы пришли тогда к нему в дом, где на стене висела маленькая керосиновая лампочка, и хозяйка быстро собрала на стол, и мы поужинали. Меня он угощал рыбой. За ужином была водка, но пить никто не стал, не хотелось. Мы поговорили немного, но надо было ложиться, и мы легли. Я тоже собрался завтра идти на лов, мне не терпелось все видеть собственными глазами.

Насчет завтрашнего дня хозяин молчал. Он был хмур. Я ему все насчет того, что я должен сам все видеть, а он об этом ни слова.

Мне постлали на диване. Кусались москиты. Хозяин с женой долго шептались, но наконец они уснули. А я все не спал, ворочался, предчувствовал ожидающий меня день, все то, что меня ожидало.

Утром я проснулся, потому что услышал, как мой рыбак натягивал сапоги. Он был уже в своей робе, и я прежде всего удивился, что он меня не будил.

Еще бы минуту, и он ушел.

— Что же вы не спите, — сказал он. — Спите! — И мне показалось, что он очень недоволен.

Я его догнал уже во дворе. Мы шли почти в темноте. Настроение у моего рыбака портилось с каждой минутой. Едва мы скользнули вниз, на дорогу, как нам навстречу вышла с пустым ведром женщина. Я ее в полутьме даже не разглядел. Григорий Васильевич — так звали этого рыбака — выругался, выматерил ее, и она исчезла, сгинула в темноте. И без того мрачное настроение его сделалось еще хуже.

Мы пришли на берег, где собралась ужо вся бригада и у причала покачивался сейнер. Одни были на сейнере, другие, я заметил кто, поглядывая на бригадира, тщательно мыли у берета ноги, сапоги свои. Перед тем как им взойти на судно, рыбаки тщательно мыли ноги.

Все вопросительно и как-то недоуменно поглядывали на меня…

Когда сейнер довольно далеко отошел в море, я уединился, ушел к другому борту, и, чувствуя, что я тут лишний, что я навязался, чтобы придать себе хоть какую-то видимость независимости, взял да и засвистал. То есть не то чтобы засвистал, но просто стал еле слышно насвистывать. Но в ту же минуту ко мне неожиданно подошел рыбак и, грубо оборвав меня, сказал, чтобы я не свистел. Наш Григорий Васильевич этого не любит, если Григорий Васильевич услышит…»

Я мигом замолчал и оглянулся вокруг. Больше уже я не был уверен, что благополучно вернусь домой. «Вибросит он меня в море, непременно выбросит…» — думал я.

Мы сделали в этот день один замет, три замета. Я потом уж сообразил, что он меня хотел оставить.

Мы вернулись в этот день к вечеру — с полным трюмом рыбы. Палуба тоже была завалена доверху…

Я теперь понял, почему потащил меня сюда дядя Паша: оп выглядывал море. Отсюда, со скал, нам видна была пси Балаклава. Маленькая пристань и набережная с одной стороны. Тротуар и узкая лента пляжа. С другой открывалось это чудо, сверкающее, безбрежное.

— Да, оно такое, — сказал мне дядя Паша, прервав мои размышления. — Когда оно играет, оно — синее-синее. А когда оно тихое, оно блестит. Белым таким становится, как та даль…