Прощание с веком

"Я - москвич! Сколь счастлив тот, кто может произнести это слово, вкладывая в него всего себя. Я - москвич!" - с гордостью писал знаменитый "Дядя Гиляй" - Владимир Алексеевич Гиляровский (1853-1935), друг Чехова, Бунина, Куприна и Шаляпина, "человек большого сердца, чистейший образец талантливого нашего народа" (К. Паустовский). Я еще по инерции чувствовал себя москвичом и душою был в столице, хотя тело мое волею судеб и собственной глупости перебралось за Урал. Душа и тело временами требовали воссоединения, и когда становилось невтерпеж, я брал командировку в Москву, благо это не противоречило служебным интересам. Из аэропорта звонил знакомым и, в числе первых, - уже упоминавшемуся добрым словом Владимиру Андреевичу Мезенцеву. Мы не были друзьями - сказывалась разница в возрасте, - но симпатизировали друг другу как нельзя более. Столь интересного человека мне, пожалуй, встречать не приходилось. Мы разговаривали долгими часами, не надоедая один другому. В основном говорил Владимир Андреевич, - жизненный опыт у него был богатейший, да и талант рассказчика незаурядный. Не стану пересказывать поведанные им истории в духе гоголевских "Вечеров на хуторе близ Диканьки", возможно, со временем он сам их опубликует. Впрочем, имя В.А. Мезенцева и без того известно - он кандидат философских наук, автор многих научно-популярных книг, одна из которых (об атомной энергии) переиздана в Японии. В те годы Владимир Андреевич был главным редактором, а я - активным автором журнала "Знание - сила". - Немедленно ко мне! - распорядился главный редактор, услышав в трубке голос своего иногороднего автора. - Позавтракаем, поговорим и поедем в редакцию. Владимир Андреевич жил на Первой Мещанской. В его домашнем кабинете стояло глубокое кожаное кресло. Утонув в нем, я пил черный кофе и наслаждался беседой. - Мы же опаздываем! - вдруг закричал Мезенцев, взглянув на часы. - А ну, помчались! В редакцию быстрее всего можно было попасть следующим образом: на такси до станции метро "Площадь Революции", а затем по горьковско-замоскворецкой линии метрополитена до "Автозаводской". Замечу, что тогда "поймать" такси проблемы не составляло. "Зеленые огоньки" встречались на каждом шагу. И вот мы в редакции. Владимиру Андреевичу не до меня: он что-то подписывает, кого-то наставляет... Я начинаю раздумывать о делах, ради которых, собственно, и приехал в Москву. Тянусь к портфелю - его нет. А в портфеле все мои пожитки и, самое главное, документация, без которой пребывание в столице лишено всякого смысла. И тут я с облегчением припоминаю, что оставил портфель на Мещанской. Вижу самого себя в кресле, портфель на полу справа, Владимир Андреевич кричит: "помчались!" Я вскакиваю, бегу в прихожую одеваться, портфель остается на месте... - Забыл портфель у вас дома, - говорю Мезенцеву. - Дело поправимое! - отвечает тот и снимает трубку. - Рядом с креслом... - подсказываю. - Да нет, - говорит Мезенцев через минуту. - Не нашли портфеля. - Плохо искали. Я же твердо помню: портфель на полу справа от кресла. Владимир Андреевич звонит еще раз, - результат прежний. И здесь я вспоминаю, что, когда мы выходили, портфель был-таки у меня в руке. Я даже ощущаю на ладони упругую неподатливость ребристой ручки, словно сжимал ее минуту назад. Значит, портфель остался в такси. Ну да, так оно и есть! Мы с Мезенцевым расположились на заднем сиденье вполоборота друг к другу, портфель был между нами. Таксист припарковал машину задом, перпендикулярно тротуару, я вышел в одну сторону, Владимир Андреевич - в другую, портфель остался. Мне зримо представилось, как он, сиротинушка, стоит на сиденье... В Москве, если не ошибаюсь, было 17 таксопарков я свыше 10 тысяч такси. (Кстати, удивительное дело: помню толпы "зеленых огоньков" у вокзалов, куда они делись?). В одной из этих 10 тысяч машин остался мой злосчастный портфель. И я начал обзванивать таксомоторные парки. Мне отвечали: рано, позвоните завтра, а еще лучше послезавтра, и вообще не волнуйтесь, потому что все 20 тысяч московских таксистов (по два сменщика на машину) - люди исключительно честные и абсолютно бескорыстные, копейки сверх показаний счетчика не возьмут, не то что какой-то паршивый портфель. Через два дня стало очевидно, что ни один из таксистов потери не обнаружил. А поскольку все они честные и бескорыстные, то, значит, портфель забыт в другом месте. И мне снова пригрезился мой беглец. Теперь я уже не мог ошибиться: метро, полупустой вагон, крайнее сиденье, сидим также вполоборота (удобнее разговаривать), портфель опять между нами, за разговором чуть не проворонили "Автозаводскую" - выскочили под "осторожно, двери закрываются!", конечно же, не вспомнив о портфеле. Теперь оставалось надеяться на хрестоматийную честность шести миллионов москвичей, каждый из которых, исключая грудных младенцев, мог подобрать портфель. Надежда привела меня в бюро находок Московского метрополитена. Там добросовестно и благожелательно исследовали множество забытых портфелей, а заодно чемоданов, баулов и пр., - увы, поиски оказались безрезультатными. Я почувствовал себя одновременно поручиком Лукашом и бравым солдатом Швейком. Помните: - У нас украли чемодан! - ругал Швейка поручик. - Как только у вас язык поворачивается, негодяй, докладывать мне об этом! - Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, - тихо ответил Швейк, - его взаправду украли... Два года тому назад на Северо-Западном вокзале у одной дамочки украли детскую коляску вместе с девочкой, закутанной в одеяльце, но воры были настолько благородны, что сдали девочку в полицию..." Я больше не верил в благородство, а потому пошел на Центральный телеграф и, сознавая собственный позор, отправил депешу с просьбой срочно выслать дубликаты документов. Через неделю я зашел в редакцию проститься с Владимиром Андреевичем. По дороге попал под дождь. - Повесьте плащ, пусть подсохнет, - сказал Мезенцев, - а халат снимите, это нашей уборщицы... Под халатом я увидел портфель. До чего же причудлива человеческая память! В популярной медицинской энциклопедии сказано: "Память - способность к запечатлению, сохранению и последующему воспроизведению (или узнаванию) того, что мы раньше воспринимали, переживали или делали". Психологи различают двигательную память, связанную с запоминанием движений, образную (зрительную, слуховую, осязатальную), словесно-логическую и эмоциональную. Выделяют также произвольную я непроизвольную память. Если человек задается целью запомнить что-то, он вводит в действие произвольную память. Если же запоминание происходит "между делом" - память непроизвольная. И вот что характерно: человек, обладающий великолепной произвольной памятью, может иметь никуда не годную непроизвольную. А рассеянность... Ох уж, эта пресловутая профессорская рассеянность, сколько анекдотов она породила! Профессор замечает, что начал хромать. - Ничего удивительного, - успокаивает жена, - ты же одной ногой идешь по тротуару, а другой по мостовой! Профессор забивает в стену гвоздь. Гвоздь не забивается. Профессор обнаруживает, что гвоздь обращен шляпкой к стене. - Досадно, - говорит ученый, - гвоздь, оказывается, не от той стены! Человеческая память неразрывна с мышлением. Но взаимоотношения их очень сложны. "Все жалуются на память, - заметил Ларошфуко, - но никто не жалуется на разум". Где она, грань между мудростью и чудачеством, профессионально отточенной памятью и рассеянностью? Наука связывает механизм запоминания и мышления с биоэлектрическими процессами в мозгу и нервах. Но еще никто из ученых даже при помощи электронного микроскопа с увеличением в миллион раз не выявил структурных различий между мозгом гения и мозгом кретина, "нормального" человека и шизофреника. Знать, слишком тонка инфраструктура мозга, чтобы ее можно было препарировать современными средствами. Мать муз, покровительница наук и ремесел богиня памяти Мнемосина из древнегреческой мифологии еще не раскрыла своих тайн. Хорошо известны поэтические строки: