Прощание славянки

Да и Англия не за тем воевала полтораста лет с Людовиками, Конвенцией и Наполеоном, отстаивая независимость Фландрии, чтоб видеть этот самый «пистолет», направленным в ее сердце мощной германской рукой.

Даже ратовавший за нейтралитет Ллойд Джордж теперь уговаривал лорда Морли и сэра Джона Саймона — являвшимися главными противниками войны.

Морли ушел в отставку, а Саймона удалось уговорить.

Все точки над «i» были поставлены, когда кайзер Вильгельм II объявил войну Франции и информировал бельгийцев, что германские войска войдут на бельгийскую территорию в течение следующих 12 часов.

Когда премьер-министр Асквит во главе кабинета вошел в зал палаты общин, депутаты встретили его овацией.

На Даунинг-стрит премьер Асквит, прочитав телеграмму, согласился объявить мобилизацию.

В три часа дня 3 августа 1914 года он выступил с построенной экспромтом речью.

В палате общин пришлось поставить дополнительные кресла. Находясь между нынешним премьером Асквитом и будущим — Ллойд Джорджем, Эдвард Грей выступил с самой важной речью своей жизни.

Пятидесятидвухлетний вдовец, хладнокровный, бесстрастный, трудолюбивый, расслабляющийся лишь во время рыбной ловли, сэр Эдвард Грей имел репутацию серьезного и ответственного политика. Его слова прозвучали как рок.

— Я, — говорил он, — прошу палату общин подумать, чем, с точки зрения британских интересов, мы рискуем. Если Франция будет поставлена на колени, если Бельгия падет, а затем Голландия и Дания, если в этот критический час мы откажемся от обязательств чести и интересов, вытекающих из договора о бельгийском нейтралитете…

Против обыкновения, на этот раз никто и не думал перебивать министра иностранных дел, поскольку теперь были затронуты интересы Великобритании.

— Я, — продолжал Грей, — не верю, что в конце этой войны, даже если не примем в ней участия, нам удастся исправить случившееся и предотвратить падение всей Западной Европы под давлением единственной господствующей державы. Поэтому я нисколько не сомневаюсь в том, что, если мы не поддержим Бельгию, то мы потеряем наше доброе имя, уважение и репутацию в глазах всего мира. Кроме того, мы окажемся перед лицом серьезнейших и тяжелейших экономических затруднений…

Речь Грея была встречена аплодисментами.

Несколько пацифистов в палате общин пытались остановить разварбезумие, но их заглушили криками:

— Садитесь!

Да, теперь очень многие в стране начинали думать как известный публицист Литтен Стрейчи, который сказал:

«Бог разместил нас на этом острове, а Уинстон Черчилль дал нам военно-морской флот. Было бы абсурдно не воспользоваться этими преимуществами».

Но, пожалуй, самое точное определение текущего момента дал Грей, который, может быть, более всех сделал для вовлечения Британии в войну.

Стоя у окна в этот вечер и наблюдая, как зажигаются уличные огни, он сказал:

— Огни сейчас гаснут повсюду в Европе, и, возможно, мы не увидим их снова зажженными на протяжении жизни нашего поколения…

Это была выданная заранее эпитафия тем 750 тысячам молодых англичан, которым было суждено погибнуть в битвах Первой мировой войны, эпитафия прежнему мировому порядку, старой системе социальных отношений.

Именно в это время Германия объявляла войну Франции.

Канцлер Бетман-Гольвег говорил о каких-то восьмидесяти офицерах, которые в прусской униформе пересекли границу на двенадцати автомобилях, и о летчиках, которые якобы сбросили бомбы на Карлсруэ и Нюрнберг.

Однако ложь канцлера показалась всем детской шуткой, когда министр иностранных дел фон Ягов заявил о том, что французский врач пытался заразить колодцы Меца холерой.

Берлин полностью игнорировал ноту Грея, сокращая последние часы мира и превосходства Британии.

И теперь вся Германия повторяла слова своего министра Матиаса Эрцбергера о конце «столетия нетерпимой гегемонии».

В два часа пополудни Асквит уведомил палату общин о посланном в Берлин ультиматуме.

Уайтхолл был заполнен возбужденной толпой.

Асквит отправился на часовую прогулку на автомбиле, затем вернулся на Даунинг-стрит.

Шли часы, Марго Асквит смотрела на спящих детей. Затем она присоединилась к мужу. В комнате кабинета сидели Грей, Холдейн и другие.

В девять вечера пришел Ллойд Джордж. Все молчали. Вдали слышалось пение толпы.

С ударами Биг Бена лица министров побелели.

«Это, — вспоминал Ллойд Джордж, — были самые роковые минуты для Англии, с тех пор как существуют Британские острова.

Мы вызывали на бой самую могущественную военную империю, которая когда-либо существовала.

Мы знали, что Англии придется выпить чашу до дна.

Сможет ли Англия выдержать борьбу?

Знали ли мы, что до того как мир в Европе будет восстановлен, нам придется пережить 4 года самых тяжелых страданий, 4 года убийств, ранений, разрушений и дикости, превосходящих все, что до сих пор было известно человечеству.

Кто знал, что 12 миллионов храбрецов будут убиты в юном возрасте, что 20 миллионов будут ранены и искалечены.