Прощаться не будем!

— А вот ознакомьтесь! Вам предъявлено обвинение в трусости и паникёрстве!

— Что?? Товарищ капитан, да какой я трус? Мы с ребятами били врага почти два месяца! Бродили по лесу черт знает где! Товарищ….

Перебив меня, и ударив кулаком по столу, капитан закричал:

— Закрой рот! — далее перейдя на спокойный тон, продолжил. — Не товарищ, а гражданин следователь! Знаешь сколько таких как ты мне затирают? Плетёте семь верст до небес и всё лесом. Чего думаешь, что ты самый умный, да? Я вас предателей за полуверсты чую. Давай говори почему ты со своими окруженцами не поддержали со стороны бой у реки, когда наши бойцы на амбразуры бежали?

— Я не понимаю, о чем вы?

— Хех, ну ты даешь! На тебя показания написали твои же ребятки, что агитировал о переходе к врагу, проявил трусость, когда они тебе предлагали атаковать! Что память отшибло уже?

— Гражданин следователь, не было такого! Нам воевать уже нечем было, одни винтовки пустые! Да что там винтовки, сил не было ни на что!

— Ах сил не было?! Ну да, а на трусость и паникерство сил хватило? Молодец! Сержант, помоги-ка ему вспомнить! — переведя взгляд с меня на позади стоящего бойца, приказал он.

Тут же почувствовав сильный удар в спину, я рухнул на его стол, разбив себе бровь.

— Подними его!

Дежурный поднял и усадил меня на стул.

Зубов успокоившись указывая глазами на рядом стоящую кипу папок, сказал:

— Ты видишь вот эту стопку? Видишь?

— Да вижу…

— Это все тебе подобные! И мне эту кипу надо разрешить, понимаешь? Давай! Облегчишь душу себе заодно! А? Товарищ бывший сержант! Ни к чему тебе эти геройства и игры в молчанку, мы все равно добьёмся своего, только это будет уже больнее! Ну так что? Будешь говорить?

— Что говорить-то? — превозмогая боль ответил я, — мы пробились из окружения, еды и боеприпасов не осталось. Мы говорить то не могли, не то что там воевать! А я, гражданин следователь, присягу давал! Родину не предам!

— Верю! Только ты пойми меня, Петровский! Согласно приказу, за номером «270» от шестнадцатого августа сего года по этому поводу касаемо тех, кто приходит с той стороны! И твои окруженцы наклепали на тебя показания, что ты агитировал на переход к врагу, придавался панике, проявил трусость. Ты понимаешь, что за такое я, лично я, имею право к стенке поставить без суда и следствия!

— Как же так, гражданин следователь, ни виновного человека к стенке? Мы же воевали, сражались до последнего. Вы думаете, что если б у меня были патроны, я бы не пошел в атаку тогда? Я жизнь отдам за родину, а вы меня в предатели записываете…

Капитан, сжав кулаки, злобно выдохнул.

— Ну, я тебя понял! Что ж, поговорим по-другому.

Сняв телефонную трубку, он набрал какого-то Алимова. Перекинувшись с ним несколькими фразами, он положил трубку и посмотрев на дежурного сержанта, отдал распоряжение отвести меня в подвал.

Дежурный поднял меня со стула и отвел в сырое подвальное помещение. Когда я вошел в него, я оказался в самой настоящей комнате дознания. Комната психологического воздействия на подозреваемого. На стенах висели цепи с оковами, нечто похожие на дыбы. Справа стоял столик с большой лампой. По левую руку кушетка с какими-то двумя приборами с клеймами. С потолков монотонно и противно капала вода. От увиденного у меня мурашки по спине побежали.

Зубов присел за стол, где стояла та самая большая лампа и приказал присесть напротив него. Дежурный, пододвинув ногой стул, резко толкнул меня на него.

— Ну так что, отпираться дальше будем? Или все-таки признаешься в содеянном? — спокойно закуривая папиросу, спросил он.

— Ну гражданин капитан, я же правду вам говорю! Пожалуйста, отпустите меня. Я ни в чем не виноват! — жалобно умоляя его.

Зубов включил эту самую лампу и направил её мне в лицо. Свет был на столько ярким, что ослепили меня еще больше. Мучительная резь в глазах заставляла меня еще более проливать слёзы. Попытки отвернутся от прямых световых лучей пресекал конвоир. Он держал мою голову в этом направлении, с силой сжимая одной рукой нижнюю челюсть, а другой верхние веки.

— Глупый ты! Ну ни к чему это всё, понимаешь? Начнем сначала! Так вот, вам сержант Петровский, предъявлено обвинение в предательстве, трусости и паникёрстве. Спасибо твоим сослуживцам, которые тебя гада и сдали. Ах да! На сколько я знаю твой начальник Октябрьский тебя поставил ответственным за выход из окружения. А ты, сукин сын, решил все переиначить. Что скажешь на это?

— Что будет, если я подпишу признание?

— Ну как что?! Если будешь дальше Ваньку валять, расстреляем! А если подпишешь, отделаешься сроком в червонец и лети себе ласкай телогрейку на лесоповале. Глядишь и смоешь ударным трудом свой позор. У тебя «58-1а» на лбу зеленкой написана. Так что, думай Алексей!

— А что это за статья? — медленно выговаривал я, так как конвоир начал еще сильнее сжимать мне голову.

— Измена Родине! Все вот эти твои деяния, в купе, называются измена Родине! Вот держи тебе перо, вот чернила, пиши!