Проще убить, чем…

– Представляешь, мне это рассказал сам режиссер. Троекурова, как только ее взяли, перестала вести себя как скромница, стала выдвигать разные условия, капризничать на съемках, как выразился Леонид Игнатьевич, потеряла чувство пропорций. И он вспомнил обо мне. Он говорит, что и раньше колебался между мной и ней, но за ту похлопотали, – Машка многозначительно подняла палец вверх, а я продолжал внимательно слушать. – Ну, а когда Троекурова совсем уж съехала с рельс, он велел позвонил мне.

Она сделала паузу и радостно заорала:

– Я буду сниматься!

И запрыгала по комнате.

Я дал ей чуть успокоиться и на полном серьезе, не сомневаясь, что в итоге разговор закончится ссорой, проговорил:

– Маша! Я не хочу быть неправильно понятым, но участие в фильме не может не накладывать на тебя определенные обязательства.

Машка непонимающе смотрела на меня.

– Родик! Что ты имеешь в виду? Я же не маленький ребенок и не подведу Леонида Игнатьевича.

Я нетерпеливо повел плечами.

– И я тоже не дитя малое, – ответил уже с раздражением. – А про свою беременность ты режиссеру сказала? Ты собираешься сниматься с животом? Может, еще все-таки не поздно подумать об аборте?

Машкина реакция была совсем не такой, как я предполагал. Она подошла ко мне сзади и ласково обняла. Я почувствовал ее мягкую грудь и легкий запах духов. Ее волосы приятно щекотали мою шею.

– Глупенький, – прошептала она, – не волнуйся. Все улажено.

Я непонимающе повернул голову. Что значит улажено и как? Она что, все-таки собралась избавиться от ребенка? Хорошо, если не прошли все сроки. Криминальный аборт обойдется намного дороже. Я стал прикидывать, к кому могу обратиться. А потом решил, что, наверно, можно дать «бабок» гинекологам, чтобы нашли причину для прерывания беременности по медицинским показаниям. Из-за давления, например. Все это в миг прокрутилось у меня в голове, и я даже прослушал начало Машкиных объяснений.

– Родик! Ты не поверишь. Леонид Игнатьевич был со мной чрезвычайно любезен. Даже поцеловал руку. Его вообще как будто подменили. Он совсем не походил на себя, не был, как обычно, хмурым и не говорил сквозь зубы.

Он бы и каракатицу трахнул, если бы Олигарх велел, подумал я, хотя, может, и был к режиссеру несправедлив.

– Я, конечно, созналась, что в положении, – продолжала Машка. – Он, естественно, не пришел в восторг и, извинившись, поинтересовался, собираюсь ли я сохранить ребенка.

Я застыл в ожидании.

– Я очень колебалась, давая ответ. – По Машке было видно, что она и сейчас переживает ту сцену. – Я понимала, что хотела слишком многого. И ребенка, и этот фильм. И все-таки ответила, что от моей крохи отказаться не готова. Я совсем раскисла, сказав эти слова, и собиралась уже плакать, понимая, что сейчас мне скажут «до свидания». Но произошло удивительное. Леонид Игнатьевич, видя мое состояние, вдруг замахал руками.

– Что вы, деточка. Я что, похож на зверя какого-нибудь и не желаю вашего счастья? Мне просто нужно планировать съемки. Что же касается вашего состояния… Вы читали сценарий? Фильм костюмный, все происходит в восемнадцатом веке. А в платьях того времени «запорожец» можно спрятать, не то что живот. Есть, правда, несколько откровенных сцен, их можно или снять первыми, или вообще пригласить дублершу.

И Машка ликующе посмотрела на меня, скромно добавив, что, по мнению режиссера, ни одна дублерша с ней, Машкой, не сравнится.

Вот так, подумал я. Машка получит своего желанного ребенка и роль в кино, а я против воли стану отцом и потеряю Нинку… Было над чем поломать голову.

А отношения с Ниной были далеко не простыми. Я, как ни старался, не мог забыть ту ночь. И до сих пор вспоминал ее нежные касания, податливое тело и легкий полустон-полувздох в конце. Но после этого она категорически отказывалась понимать намеки на возможное повторение. Мы вернулись к тому, с чего начали. Перезванивались, иногда встречались, мило болтали и расходились. А прощаясь, она всегда легонько целовала меня и незаметно для охраны на мгновение сладко прижималась всем телом ко мне, как бы говоря, смотри, что ты можешь потерять.

Но ребенку все-таки нужен отец. Так с непоколебимой женской уверенностью считала Нина. Истина прописная, хотя и небесспорная.

А потом в нашу жизнь встряло одно странноватое письмо.

Тем вечером, вернувшись домой, я застал довольную Машку. Мое же настроение было не ахти. Нинка снова продинамила меня. Купила как последнего дурачка. Накануне позвонила и позвала к тете. Я, конечно, раскатал губы и даже предупредил Машку, что, наверно, задержусь, а та была так закручена начавшимися съемками, что почти никак на мои слова не среагировала.

– А, – сказала она.