Прощение

— Рождества?

— Решил обратиться прежде всего к вам как одному из наиболее влиятельных жителей нашего города, где, к сожалению, нет ни церкви, ни священника.

— Вас чем-нибудь обидели, мистер Ленгриш?

— Нисколько. Совсем наоборот. Я, как и вы, считаю, что в городе должно быть и то и другое, и поскольку ни того ни другого здесь нет, а Рождество уже на носу, то предлагаю использовать помещение моего театра для представления, которое мы могли бы устроить в сочельник и которое как-то заменило бы формальную церковную церемонию.

Сара улыбнулась.

— Прекрасная идея! И как благородно с вашей стороны предложить свою помощь.

— Хотелось, чтобы и дети приняли участие.

— Разумеется.

— И как можно больше взрослых.

— Думаю, легче будет рассчитывать на детей. — Сара плохо представляла себе мужчин Дедвуда, разыгрывающих рождественские действа на сцене.

— Впрочем, надеюсь, матери с удовольствием согласятся принять посильное участие и даже выступить.

— Смею думать, уговорим и отцов. Кроме того, помогут мои артисты.

— А чем я могу помочь? — поинтересовалась Сара. Джек Ленгриш испытующе посмотрел на нее и строго спросил:

— Вы умеете петь?

Она рассмеялась.

— Во всяком случае, хуже, чем пишу.

— Мне нужно, чтобы кто-то взял на себя роль руководителя детского хора.

— Что ж, попробую. Я училась музыке.

— У вас это получится, уверен, — произнес он хорошо поставленным голосом, подтверждая свои слова величественным мановением руки,

— Мы объявим о нашем намерении в газете, — сказала Сара,

— В этом заключается моя вторая просьба, мисс Меррит.

— Патрик сейчас же наберет объявление.

Джек Ленгриш оказался почти волшебником. После Сары он почти с такой же легкостью сумел уговорить Элиаса Пинкни перевезти свой орган с тринадцатью регистрами в здание театра и присоединить его к стоящему там на сцене пианино. По его же просьбе кузнец Том Пойнсетт сделал восемь металлических треугольников разной величины, а человек, умеющий играть на ксилофоне, которого Джек Ленгриш «открыл» в городе, согласился исполнить на них несколько незатейливых мелодий. Также он уговорил миссис Д.-Н. Робинсон, мать первого и единственного рожденного в этом городе ребенка, сыграть роль Божьей Матери, а свое дитя разрешить считать младенцем Иисусом. (К счастью, у миссис Робинсон родился мальчик.) Из реквизита труппы Ленгриша появились ангельские облачения, пастушьи посохи, королевские короны и прочее…

Сара воспользовалась случаем, чтобы еще раз призвать через газету жертвовать деньги на строительство школы и церкви. Часть пожертвований предполагалось использовать на празднование Рождества. (Можно ли было выбрать лучшее время, чтобы побудить мужчин открыть свои кошельки, чем то, когда уши их будут полны звуками детских голосов, головы — воспоминаниями о Доме, а сердца наполнены рождественским милосердием?!) Пускай во всем ущелье не найти было ни следа ладана или мирры, но зато настоящего золота было достаточно. Его можно будет собирать в «золотую» шкатулку из театральных запасов, и три «волхва» станут им одарять «младенца Иисуса», а через него — всех, собравшихся на праздник.

Как только известия, а также слухи о предстоящем рождественском представлении распространились по городу, шестнадцать детей изъявили желание петь в хоре. А взрослых набежало так много, что пришлось производить отбор.

Репетиции шли ранними вечерами, чтобы главный режиссер будущего представления, Джек Ленгриш, мог успеть к девятичасовому спектаклю в своем театре, где сейчас ежедневно давали «Отелло».

В первый же вечер, когда начались репетиции, Сара, извинившись, ушла пораньше из-за стола. То же произошло и на второй вечер. Ноа Кемпбелл тогда коротко спросил;

— Опять репетиция?

— Да, — ответила она и поторопилась уйти. На третий вечер, около восьми часов, Ноа подошел к зданию театра. Теперь там стояли две большие железные печки, и его венчала дощатая крыша. Ноа потихоньку открыл дверь и вошел, сняв шляпу.

Сара стояла на сцене, спиной к нему, перед целым выводком детей, которые пели (сначала он разобрал только эти слова):

Сюда идите, дети…

Она была в белой кружевной блузке и темно-зеленой юбке, волосы собраны на затылке в тяжелый пучок. Стоя очень прямо, она еле заметными движениями рук и легкими наклонами головы управляла хором, побуждая детей петь в унисон. Их чистые, не всегда попадавшие в ритм голоса разносились по залу, вызывая теплое щемящее чувство в душе у Ноа.

Сюда идите, дети, И славьте день и час:

Из яслей Вифлеема Дитя глядит на вас…

Теперь Ноа разобрал всю строфу: но глаза его были устремлены на спину Сары. Он представлял, как в эти минуты она сама произносит те же слова, как блестят ее голубые глаза, вглядывающиеся в детские лица.

Пение окончилось. Руки Сары замерли и опустились. Она сказала:

— Очень хорошо. Младшие дети, останьтесь на месте, старшие, подойдите к выходу со сцены, возьмите там свечи. И никто не говорит и не шепчется, когда мистер Ленгриш начнет читать из Библии…