Прощёное воскресенье

На следующий день, немного загодя, я выехал из дома, кучеру приказал следовать по слободе, а после свернуть к губернаторской усадьбе. Без четверти двенадцать я был уже у Александра Платоновича. Меня проводили в залу — я увидел женщину. Накинув шаль, она стояла спиной ко мне и на рояле наигрывала какой-то грустный мотив. Войдя, я поздоровался, но она даже не обернулась, только доиграв мелодию, повернула голову в пол-оборота и тихо произнесла: «Здравствуй, Костя». То чувство, которое я пережил, не передать словами. Эта женщина была — Мэзхъан. Я стоял, будто меня ударил паралич. Дверь хлопнула, и этот звук немного привёл меня в сознание, зашли двое подростков, смеясь и что-то обсуждая. Мэзхъан обратилась к ним:

— Ольга, Кирилл, обед на кухне, вы опоздали, поэтому без Агафьи, самостоятельно себя обслужите, пожалейте старушку. К ужину попрошу не опаздывать.

По паркету послышались тяжёлые и быстрые стуки каблуков — вошёл Александр Платонович.

— Мария Павловна, с вами всё хорошо? — обратился он к жене. Та тихо что-то ответила и удалилась к себе.

— Ну-с… Добрый день, Константин Павлович, пройдёмте в кабинет — сказал губернатор уже мне, указывая направление рукой. — Присаживайтесь поудобнее, разговор у нас будет длинный и неприятный.

И Александр Платонович начал свой монолог:

— Признаюсь вам, всё это время мы с Марией Павловной ожидали вашего появления, но не думали, что так долго. Но не суть… — Он встал и подошёл к окну, закинув руки за спину, вглядываясь в происходящее во дворе, и тихо, будто заученным текстом, заговорил дальше: — Детские души — очень тонкая материя, поймите, ранить легко, но только рана может быть не излечима, особенно больно, когда ранят родные, близкие люди. Не стану вас томить своей долгой философией, я так полагаю, вы поняли о ком я — о сыне вашем, о Кирилле. Ваши родители должны были оставить вам послание, как писал мне в последнем своем письме Павел Николаевич. Он простил вас и известил о рожденном Марией Павловной ребёнке.

Одна за другой новости были для меня ошеломительны. Я сидел молча и хмуро.

— Но попрошу вас, — продолжил Александр Платонович, — не торопите события, за грехами нашими живые души стоят! — Глаза его потемнели, чистит он меня, скребёт словами, словно медь песком. Злят меня его речи, обидны мне. — Мария Павловна на сносях, поздний ребенок, тяжело ей, пожалейте бога ради, дайте спокойно родить.

Он вдруг подошёл, сел напротив меня, пристально посмотрел в глаза, взял обеими руками меня за плечи и произнес:

— Никому я не говорил, об этом будете знать только вы и я. Не долго мне осталось, Константин Павлович, болен я, короток мой век. Потерпи, умру, тогда… Не хочу видеть метания сына между двух отцов, не хочу видеть его боль и страдания, но и после смерти моей не могу обещать тебе, что примет тебя, полюбит как отца, ведь любовь детей, как и уважение, заслужить надо.

Он встал, похлопал меня по плечу, глубоко вздохнул и сказал:

— А по поводу должности не переживай, ещё вчера издал приказ.

И протянул мне бумагу.

— Назначен ты на должность окружного инспектора над занятиями малолетних рабочих. К исполнению своих прямых обязанностей можешь приступать уже завтра. Ну бывай… Все вопросы завтра…

Я встал, простился и вышел из дома Бердхольцев, как по раскалённым углям. С тех пор я у них больше не появлялся, всяческого общения избегал. А в ближайшее время поехал в Одессу, домой. Нашел отцовское письмо. Тяжело тогда мне было его читать, каждым словом заколачивал мне отец в грудь гвозди. Из него я узнал, что посватался Александр Платонович к Мэзхъан, не взирая на малого ребёнка на руках, вопреки людской молве, ведь ни жена она была и ни вдова. Благословили её отец и мать, и увез её муж. Сижу и вздрагивая думаю: «Господи, не ты ли это? Не ты ли это меня так за грехи мои и распутства?»

Не желал я скорой смерти Александру Платоновичу, но ожидал её, и страх продирал меня: что ж сыну я скажу в своё оправдание?! Помятуя своё кровное родство с ним, отколотое от него «я», с огромной силой стремился с ним объединиться в целое, единое. Вспомню его, оживёт образ предо мною, но в тоже время беспокойно мне, неловко, страшно, будто на тонкой льдине стою и вот-вот под воду упаду. Испугался я, мысль закралась, что раньше богу душу отдам — револьвер убрал подальше. Жил всё это время я в странном состоянии, когда человек не чувствует себя, а знает только боль да ею и существует.

6

С тех пор прошло два года. Не было дня, чтоб Мария Григорьевна не заводила разговора о Бердхольцах: об их усадьбе, имуществе, о хозяйке дома, о её образованности и скромности, что ей даже закралась мысль Лизу женить на Кирилле. Услышав это, я пришёл в ярость, кричал, в итоге твёрдо сказал: «Только через мой труп». Как итог — всё моё семейство ополчилось против меня.