Прощёное воскресенье (СИ)

— Тогда действуй, Саня. Придет бывший староста Склизких, прогони: он еще тут, прошлый интерес соблюдает. Не в уме старик.

Родион уже отъезжал, когда Снегирев спросил его:

— Совет мой хочешь, Родион Николаевич?

— Говори, приму с добрым сердцем.

— Пить тебе не следует. Народ здесь другой, ему власть трезвой видеть хочется.

Родион посмотрел внимательно на Снегирева, но отвечать не стал. Стеганул коня по заиндевелому крупу, и иноходец, с места набрав скорость, понесся в темноту.

В тех местах Родион мог скакать с закрытыми глазами. Все было знакомо, и в какие-то мгновения время начиналодвигаться к нему с обратного конца. Тогда без памяти влюбленный охотник Родька летел на дорогой голос, правя конем грозного командира отряда Родиона Добрых.

Дух захватывает, щеки режет встречныйветер, а внутри клокочет огонь. Кружит по занесенному снегом калтусу иноходец, сам похожий на кусок взбесившейся ночи. Задыхается в строгих удилах, кося бешеным глазом на потерявшего голову седока. Потом споткнулся о кочку, и Родион едва не вылетел из седла.

— Хватит! — выдохнул Родион. — Остынь, дурь! Хватит!

Ярко и бесшумно упала с неба звезда. Теперь он уговаривал иноходца ласково:

— Ну, уймись, не уроси! А студент хорош. Советчик на мою голову отыскался.

Родион освободил повод, повернул коня к деревне. Обнесенные заплотом избы выходили из ночи навстречу неожиданно, точно вставали с земли. Нет луны, нет теней. Ровная, густая темнота над всей землею.

На свороте в проулок рядом звякнуло железо, будто кто передернул затвор. Родион выхватил маузер, но кругом было тихо и только ожидание опасности сопровождало его до самого дома Шкарупы.

В окне дома горел свет.

— Стоять! — негромко приказал Родион иноходцу.

Конь сделал шаг, остановился, шумно втянул в себя воздух. Родион осторожно слез с седла, начал разминать затекшие ноги. Он несколько раз присел, боль в суставах стала еще острее.

«В баньку бы, — подумал он. — Отпотеть, а потом — в прорубь. Може, заказать Егору? Э-э-э, да пока воду натаскает — рассветет…»

Противный скрип двери отвлек его от мысли о бане.

— Это хто?! — донеслось из темноты. — Никак вы, Родион Николаич!

— Ты один, Егор?

— Один, — Шкарупа сунул под мышку наган. — Своих засветло к снохе отправил.

— Коня покрой. Сена дай. Овсом не запасся?

— Это мы мигом! — пообещал Шкарупа. — Тепляк только накину.

«Овса, значит, не припае», — думал Родион и пригнувшись вошел в избу.

На большом, плохо струганном столе горели сразу две лампы. Одна была без стекла и густо чадила. Не оглядываясь, Родион ногой прижал двери, сбросил тулуп на ларь. Изба была длинной, неухоженной и напоминала бесхозную заежку на арестантском тракте. Даже новая печь, сложенная на месте битой, дедовской печи, не могла оживить ощущение убогой временности.

«Не каждый зверь в такой норе заночует», — Родион подошел к столу и налил из четверти стакан самогона, выпил. Подождал, пока тепло разольется по телу, и уже подумал не так строго: «Хоть вино хорошее сварили».

В сенях заскрипели половицы. Двери за спиной открылись, в затылок пахнуло холодом.

— Сыт будет коняга, — доложил Шкарупа. — К столу прошу дорогого гостя! Такой путь осилили.

— У кого самогон взял? — Родион к хозяину не повернулся.

— Так, ето сам… с бабою.

— Не ври, уши краснеют. Уговор помнишь — не ври!

Шкарупа поморщился, стыдливо убрал взгляд в грязный пол.

— От вас ничего не убережешь. Пеньковы варят. У них его хоть залейся. Изъял немного…

— И уговор наш выдал?!

— Как можно?! — веснушчатая ладонь поднялась вверх, словно для защиты страдальчески сморщенного лица. — Мне такое в голову не приходило, Родион Николаевич. Стерегуся.

Родион пошевелил плечами. Хмель брал свое, и ругать Шкарупу не хотелось.

— Стережешься, потому что себя бережешь. Дело делаешь худо. Ни одного серьезного донесенья, все про свои обиды доносишь. Так служить революции не годится…

— Мине же за власть признавать нехотят. Сами знаете — какой народ у нас вольный.

— Испугаются — признают! Садись, чо сквасился?

Шкарупа присел на шаткую скамью и опустил голову. Вид у него был жалкий, точно у цепняка, запущенного в дом по случаю лютой стужи и ожидающего, когда его снова выгонят на мороз.

Родион смотрел на мужика с некоторой долей сострадания. И вправду крутой народ обитает в Волчьем Броде, не уважающий бедняцкий класс.

— У тебя списки готовы? — спросил Родион, положив на плечо Шкарупы руку.

Шкарупа вздрогнул. Потянулся к козырьку собачьей шапки и, вынув листок бумаги, разгладил на столе. Еще сказал:

— Тут все без ошибочки.

Родион взял бумагу, зашевелил губами, но ничего не разобрал, потому что сосредоточиться мешало желание выпить.

— Загаси! — указал он на лампу без стекла. — Тошно горит.

Шкарупа собрал воздух в тугой пузырь небритых щек и дунул. Пламя с фитиля слетело, только черный, тонкий дымок продолжал насыщать затхлый воздух избы маслянистым запахом керосина.

— Давай, Егор, выпьем. Потом ты мне каракули свои растолкуешь. Пьяный писал?