Прощёное воскресенье (СИ)

Ему давно хотелось произнести это слово перед большим народом. Громко и со страстью. Так произносили его городские ораторы, уважаемые люди в очках, с бородками клинышком и при галстуках. Торжественное слово казалось ему волшебным ключом ко всему их красноречию, к тем хитрым, полным удивительного смысла фразам, которые плавали в его голове мыльными пузырями, не раскрывая главной сути и не давая покоя. Ораторы легко надували их в себе, с помощью нескольких обыкновенных слов, затем отдавали восторженной толпе. Тогда сотни голов, принадлежащих разным людям, начинали думать, как одна голова. Чтобы увериться в сем действии, он ходил на разные собрания и митинги, везде видел: преклоняются перед словом. Оно движет ум и душу По натуре ему были противны розовые щечки, приспущенные животики, не способные потянуть на себя курок, нежные пальцы орагоров, но ro, что они делали со словом, оставалось для нет о желанной мечтой. И в момент, когда он взошел на церковное крыльцо, круто развернулся к десяткам внимательных глаз, вспыхнуло долгожданное знамение — сейчас!

Только… все оборвшюсь на первом и единственном слове — товарищи!

Жадным ргом Родион хватил воздух. Внутри его образовался провал, куда рухнули слова и смысл. Ему стало страшно. Опасность себя не показывала, она была в нем самом. Потянувшаяся было к маузеру рука ослабла. А взгляды спрессовались в один глубокий, пристальный. Время напряг лось, стало невыносимо тяжелым, неподвижным, и эта тяжесть выдавила из него хмель. Родион протрезвел. От куда-то сбоку пришел знакомый, осторожный шепот:

— Николаич, я скажу. Можно?

Голос стал реальной опасностью, грозившей разрушить, украсть большую мечту, что возил с собой не 1 аснущим угольком в груди. Теперь кто - то на тот уголек плюну гь вознамерился. Теперь! Когда у него есть власть, сила, люди, готовые слушать. Все есть, кроме провалившихся в чертову яму слов. Он убрал взгляд с плотного внимания толпы и, глядя в сероватое, огромное небо, протолкнул сквозь зубы.

— Нет…

— Нет! — повторил громко. — Я имя сам скажу!

Люди прислушались.

…— Как в ихней деревне убивали нашего боевого товарища Ваню Евтюхова. Гляньте на себя — похоже, что на заморе живете?! Рожи лоснятся. Не голодны, не босы. Что вы думаете, господа таежники, себе Иван хлеб забирал?! Он о рабочем классе забо ry имел. Нынче рабочий с голоду дохнет! Вам ружья подай, топор скуй, гвозди. Дохлый рабочий ничо не может. Так не ложите его в домовину, господа таежники!

Родион перевел дыхание, вытер со лба холодный пот и заметил, как общий взгляд толпы рассыпается на разные глаза. Они уже не вместе.

— За ночное беспокойство извинить просим. Прознали про ваше худое настроение. Нужда заставила. Чтоб впредь такого не случалося, проявляйте, граждане таежники, революционное сознание и пролетарское единство. Хочешь быть счастливым и свободным гражданином, помогай революции победить врага!

— Того бандюгу, который Ваню стрелил, будем сыскивать крепко Никуда он от того строгого суда не утечет. Сколь глаз своих волчьих не прячет, а пулю увидит Boi этой рукой…

Родион выхватил маузер и поднял над головой.

— Самолично расчег произведу! Не будет ему урочных годов для сыска! Каждый о том должен помнить и помогагь опчему делу, чтоб пришла светлая, сытая жизнь - ко всем, к го стоит за революцию! Нет больше царев, буржуев и попов…

Отец Николай вздрогнул, осгорожно, словно босой, шагнул с нижней ступени крыльца на землю. Тут его заметил командир особого отряда. Сморщив лоб, он осмотрел попа и обрадовался:

— Слушай, батюшка… Тьфу! Зараза на язык попала! Ты, Колька, рясу сбрось! Добром советую — сбрось! И в амбар этот, — дуло маузера указало на церковную дверь, — даже по нужде ходить не смей! Бога нет! — с поворотом выкрикнул он в немую толпу. — Не было! И как обещают вожди нашего пролетариата — не будет! Не допустим! Нам и без его поборов хорошо заживется. Сами справимся с поганой контрой на всем земном шаре! Земля наша — шар! Глобус! На ней мы обязательно победим! Гоните Бога, товарищи! Отпился нашей кровушки, злодей безродный!

Сломленная Родионовой страстью толпа действовала на него возбуждающе. Он словно питался ее страхом. Он чувствовал, как все более уступчивой становится ее скрытая воля. Родион нашел себя, освободил свой голос, мог говорить, что хотел. Барьеры были сметены, наступила вседозволенность. Если бы на тот момент явился Иисус для доказательства своего наличия, Родион, не задумываясь, выпустил бы в Сына Божьего всю обойму. Иисус не посмел. Зато желание утвердиться до донышка жгло душу огненным нетерпением, требовало чего-то необыкновенного, что могло остаться дольше их памяти. И снова пришло озарение. И он выпалил в чистый лоб Спасителя, чей строгий лик висел над входом в храм… Пуцк!

Звук выстрела отгремел в пустой церкви, отрикошетил в чье-то ранимое сердце. Будто сраженный пулей, упал посреди немой толпы на колени человек, и голос с дальнего возка, Родион его мигом опознал, крикнул вторично:

— Бандит! Что вы себе позволяете?!