Прошедшее время несовершенного вида… и не только

Теперь бестия приходит каждый день. Сидит, смотрит, бьет лапой в окно, вопит как ненормальный. Требует, чтоб впустили. Но в ловушку в виде сетки с сыром не идет.

Через неделю леса сняли. Иду по двору. Кто-то выставил черный лакированный зеркальный шкаф на помойку. Внутри некто шипит и мяукает. Открываю – мой! Восседает на стопке пожелтевших самодельных тетрадей, сшитых суровой ниткой. Чистый Кио. В следующую секунду уже стрелой несется по двору. Какой там поймать!

– А что в тетрадях? – подумал я. Прихватил стопку и побрел на чердак. Листаю. На страницах записи, занесенные аккуратной рукой фиолетовыми чернилами. Каждая страница, как протокол допроса, была внизу датирована и подписана «Пантелеев».

Я углубился в чтение.

Тетрадь № 1

В этой философии марксизма, вылитой из одного куска стали, нельзя вынуть ни одной основной посылки, ни одной существенной части, не отходя от объективной истины, не падая в объятья буржуазно-реакционной лжи.

Тетрадь № 2

Первым шагом в рабочей революции является превращение пролетариата в господствующий класс. Как раз вот это или забывалось или замалчивалось.

Тетрадь № 3

Природа, начиная с песчинки и кончая человеком, находится в вечном возникновении и уничтожении.

Тетрадь № 4

Вражеский идеализм не признает объективной истины и считает, что мир полон вещей в себе, которые не могут быть никогда познаны природой.

Тетрадь № 5

В противоположность идеализму философия материализма не нуждается в никаком мировом духе.

Плен

…Я три раза был в плену. Сидел в лагерях: Сычевском, Смоленском, Вяземском, Борисовском, Каунасском, Шталлаге 9-а. С самого начала понял: надо скрывать, что еврей. Я и сейчас это понимаю. Соседи, например, не знают.

В то время не было солдат. Были бойцы. Двоим задали вопрос, не еврей ли я. Потащили меня в гестапо на допрос. Допрашивал русский врач с тонкими ногами в галифе. Приказал снять штаны. Осмотрел. Я не обрезан; сошел за русского. Помог и мой московский выговор. И мат: «Пошел на х… тварь!» И все понимали, что не еврей. Еще извинялись.

Один раз погнали очищать каналы возле лагеря. Там работали евреи из гетто со всего мира. Стали раздавать лопаты, совки, грабли. Я занял очередь. Евреи стали переглядываться, шептаться. Поняли, кто я. Но не выдали. В 42-м в Сычевском лагере встретил летчика-героя. Его сбили. И он обгорелый полз к своим. За сто метров до цели его схватили немцы. Немец-командир показывал героя перед строем солдат как пример мужества. Я за ним ухаживал. Он сам ширинку не мог расстегнуть. Мы подружились. Был нормальный парень. Только, бывало, говорил: «Жидов убивать надо!»

В том же 42-м в Шталлаге 9-А у американцев была сладкая жизнь: играли в футбол, накачивались. Сигареты, консервы, звания. Писали и получали письма.

А нас, 150 человек, морили голодом. Я весил 46 килограмм. Приехали шведы. Красный Крест. Увидели нас – ходячих скелетов. У них ничего не дрогнуло. Знаешь, как умирают от голода? В полном сознании.

Как-то русский комендант Жорка зашел в барак. Он, чуть что, убивал лопатой. Мы все лежим. «Встать!» Все встали. Кроме меня. Подходит: «Ты чего?» «Плохо себя чувствую». «Ты откуда?». «Из Москвы». «Где жил?». «В Капельском». «А я в Орлово-Давыдовском, через дорогу». Оказалось, земляки.

Там же встретил француза-еврея из гетто, доктора наук. Он говорил по-русски. Все евреи, как один, оправдывались перед немцами. И он оправдывался. И когда его вели на расстрел, все повторял: «Я не виноват, что еврей».

Гриш, напиши про еврейку-санитарку в Вяземском лагере. Немцы ее боялись, когда вели по двору. В лагере Хайгер, возле города Циганхаим, было сто человек. Мы клали шпалы на железной дороге.

Жили в трех чистых бараках. Нам выдали старую немецкую форму времен Первой мировой войны: китель и кое-какие брюки. Почти не кормили. Подохли бы с голоду, если бы не немцы. Потрясающие ребята. Гуго-фашист, например, говорил: «Михель, я тебе кое-что принес». И протягивал бутерброд мит вурст. Между прочим, большой подвиг был с его стороны.

В 45-м лагерь Хайгер разбомбили союзники, хоть мы и вывесили красный крест. Во время бомбежки нас было пятеро на территории. Я вспомнил, что забыл карандаш в бараке. Побежал. Вернулся: воронка и четыре трупа.