Читаем Прошедшее время несовершенного вида… и не только полностью

Прошедшее время несовершенного вида… и не только

Григорий Давидович Брускин

петя а головы нет

другой раз глянула

то же

никому не скажу

судьба божья

ПРОЗЯ́БЕ

ВОЛК

ВО

КАЗЯ́ВЕ

ДА

ВО

КЯ́ЗЕВЕ

я мать твоя косматая

я тя щас просватаю

красны де́вицы

присушитесь

с поребя́тишки

новой моды

чёрной шляпы

чёрной шляпишки

алой ленты

медной пряжки

души-красны-де́вицы

петю примечали

петю в гости дожидали

дожидалися дружка

срадовались

и со шкафика

графинчик вынимали

вынимали

яду подсыпали

подсыпали

подносили

подносивши

пете говорили

испей вкушай

душа-радость

на нас

на красных де́виц

понадейся

уж мы

девки-сговорёнки

сговорёнки

обручёнки

разведёнки

оборотёнки

самокрутки

простоволоски

моровухи

мы во садике

капусту пололи

мы во садике

петю обронили

нас за петю

маменька бранила

за соколика

родимая журила

вы-куда-курвы-петьку-подевали

набежали ермаки

óны сняли колпаки

ноги хе́ром

один ермак

не снял колпак

вынул жик-жик

пёрнул

петю пораздёрнул

ты куда курва пёрнул

на роду таково ль не бывало

как вечор тоска нападала

на мою на спобе́дну головку

на моё на ретиво сердечко

ай же ты мое чадо петя-свет

почто ты терпишь напрасну смерть

ай же ты куда от мя уходишь

ай же на кого ты мя оставляешь

буду я голодная и холодная

буду я и босая и голая

буду я по миру ходи́ти

буду я милостинку проси́ти

буду я слово сказати

буду я судьбину ругати

буду я лютую брани́ти

шила пете рукавицу

вышел саванóк

твоя мамка мастерица

полезай сынок

баю баю баю бай

хошь сегодня помирай

с ýтра завтра мороз

тебя све́дем на погост

к троице миколы

под большие колокóлы

под тóненьки дощечки

под белóй саванóк

под сыпучий под песок

будет мать поминать

отец яму копать

а я встала

и заплакала

и домой пошла

Тут я разбираюсь

Вот чудный столик. Давай сюда. Здесь меня каждый третий знает. А это тебе письма, его рукой написаны. Блистательно. Видишь, без единой помарочки. Одним дыхом. Ты должен посмотреть. Я прочел все семьдесят. Целая папка. Впечатление потрясающее. Удивительный человек. Интереснейшая личность. Последняя угасающая любовь шестидесятилетнего артиста к семнадцатилетней девушке. Безумный роман. Охуительная страсть! Мне это близко. Конечно, он ее ебал. Это видно по всему. Отдавал ей всю душу. Был великий актер по тому времени. Основал театр. Время его немножко подчистило. Кстати, Боттичелли и Дюрера не подчистило. Она была такой пухленькой русачкой. Пышненькая, хорошо взбитая девушка. Фотографии тридцатых не передают всего. Но понятно: было что ебать. Впрочем, вопрос любви – вещь индивидуальная. Смотри, он пишет: «Как бы мне хотелось, чтобы эта прямая линия ощущалась еще рельефнее…» Или: «Меньшая обезьяна! Днем и ночью рьяно тоскую о тебе. За твои листочки-чувства-лепесточки шлю привет судьбе!» Высокий накал! Был женат, ребенок. Девица поступила вопреки его воле в театральный институт. И пиздец. Воспринял как предательство. Рванул отношения. Буря ненависти. Никогда больше не вспоминал. В 37-м его убивают в Питере. Думали, уголовное. А оказалось, политическое. Она стала актрисой. Великой не стала. Но известной. Плохо, что мы не знаем ее писем к нему. Были ли они наполнены его интеллектуальным гением?

Соответствовали или нет его уровню накала? Может быть, это была деревенская чушка. Умерла глубокой старухой на какой-то там тахте. Я цапнул всю хуйню: письма-записки-фотографии, за полторы тысячи. У ее внучки. Если заняться, можно получить пятерку. Но это непринципиально. Начало безумно интересно: он шел по перрону Московского вокзала. Девчонка, увидя его, воскликнула: мама, Астахов! И началась любовная история. Мужик потерял голову. Завелся. Чисто возрастное. Если бы у меня был роман с семнадцатилетней девочкой, как бы я воспрял! Пусть гребуха-горбуха. Неважно. Престижно отъебать семнадцатилетнюю. Это же последний шанс. Все. Жизнь уходит. Черт знает что! Но этого не будет. Сам о себе очень низкого мнения. Я объективен. Не обольщаюсь. Уже не тот. Да и о Боге пора подумать. Не поверишь, в синагоге ничего не испытываю. Хотя, заметь, честно пытаюсь. В церкви другое дело. Литургия, свечи… Иконы, наконец. Тут я разбираюсь. Могу оценить.

Знаешь, сколько их через мои руки прошло!