Прошедшие войны

— В любом случае они будут здесь прорываться, — говорил он вечером на совещании офицеров подразделения. — Мы стоим на стыке двух дивизий. Это самое слабое место в обороне. Как только немцы это обнаружат, а они это делать умеют, у них авиация и разведка, и мобильная связь, так они сразу бросятся сюда в прорыв. Здесь для танков простор — чистое поле, а у нас нет артиллерии. За нами совсем незащищенный Боровск, через полсотни километров Наро-Фоминск, а там и до Москвы рукой подать. Так что, я думаю, если немец не дурак, а он не дурак, то завтра, в крайнем случае послезавтра, надо ждать его здесь, — вдруг Нефедов засмеялся. — Ха-ха-ха, на ловца и зверь бежит! Так что будем ждать… Ждать и готовиться… Будет жарко здесь, — он глубоко вздохнул, от прежнего смеха ничего не осталось, глаза его опечалились, померкли в предчувствии кровавой битвы.

В ночь с одиннадцатого на двенадцатое ноября Цанка был дежурным по подразделению. Арачаев-младший стоял в дозоре на последнем посту у речки Бобровки. Обходя караульных, Цанка встретился с Басилом. Долго сидели молча на берегу еще не замерзшего, чернеющего на белом покрывале поля водоема. Ночь была пасмурной, не сильно морозной. Стояла гробовая тишина. После яростной канонады последних дней это спокойствие было страшным, томящим.

— Почему эти гады замолчали? — спросил Басил.

— Не знаю, наверное к чему-либо готовятся… Может, совершают передислокацию.

— Сколько их сегодня проехало! Просто ужас! — съежился Басил.

— Да-а, — протяжно ответил Цанка.

Скрутили самокрутку, стали курить. Дома младший брат даже запах табака скрывал от старшего, а здесь все стерлось, война лишила многих условностей, они стали еще родней, ближе. Иногда Цанке казалось, что не будь Басила рядом, служилось бы ему легко и просто. Постоянные переживания за младшего брата извели его, всего он боялся. Страшился он отчаянности и бахвальства молодого Арачаева.

— Знаешь что, Басил, — вдруг нарушил молчание лейтенант, — командир говорит, что не завтра, так после этого немцы сюда двинутся. Ты об этом солдатам не говори, чтобы паники излишней не поднимать.

— А мы это и без вашего командира видим, знаешь, приближение боя всем телом чувствуется… Думаю я, что завтра драка здесь будет жестокая… Выстоим мы?

Цанка сделал паузу, долго не отвечал, потом выдохнул:

— Не знаю, Басил… Только об одном прошу: на рожон не лезь.

— А что я? Я как и все. Что мне, за спины прятаться?

— Не за спины, — с грубостью в голосе перебил его Цанка, — а лезть куда попало не надо. Понял?

— Да.

Снова замолчали. Стало слышно, как убаюкивающе, печально журчала речка.

— Как наш родник, — печально сказал Басил.

Старший Арачаев промолчал, повернулся к реке, долго о чем-то думал, потом раскашлялся, закрывал с силой рот.

— Ты совсем больной, брат, — жалобно прошептал Басил.

— Ничего, пройдет, — Цанка глубоко вдохнул, смаяно харкнул в сторону. — Знаешь что, Басил, — продолжил он, отворачиваясь от брата, — если что случится, поставишь камень на родовом кладбище между камнем отца и могилой Кесирт и сына… Хорошо?

— Что-то не о том ты заговорит, брат. Перестань… Что ты несешь?

— Это я так, на всякий случай.

— Ты, брат, должен жить, — выдавил из себя смех Басил, — мы без тебя, как птица без крыльев… Так что если со мной что случится, ты лучше на том же месте мне поставь могильный камень.

— Что ты болтаешь, — вскричал Цанка, — не приведи мне Бог видеть такое… Я и так настрадался, хватит.

— Да что ты раскричался, — также вскипел Басил, — не одно и то же где умирать? Все равно Бог един. Наши души он и там и здесь одинаково примет.

— Так-то оно так, просто на могилку может кто и придет хоть раз в году, вспомнит хорошим словом.

— Кто вспомнит, тот и без могилки вспомнит. Вон посмотри — наш дядя Баки-Хаджи и его жена Хадижат умерли, сколько раз их навестили любимые дочки? Не успели похоронить родителей, как передрались из-за богатства отца, а на кладбище они и дороги не знают.

— Это тоже верно, и все-таки…

Снова замолчали. Из землянки, где жили солдаты, густо валил дым. Днем разжигать костер Нефедов запрещал, только по ночам готовились жидкая, горячая похлебка и бесцветный чай. Кто-то из воинов затянул красивым, высоким голосом грустную русскую народную песню о любви, о родном крае. Несколько нестройных голосов ее поддержали. Пели очаровательно. Мир ожил, очеловечился. Стало теплее и даже свободнее.

— Командир ругаться не будет? Вдруг услышат? — встревожился Басил, крепче обхватывая винтовку.

— От такой песни не ругают. А если услышали бы, было бы неплохо. Пусть знают, суки, что мы еще живы.

— А красивые у русских песни.

— Все народные песни красивые… Какой у него голос… Это молодой паренек — Савельев… Совсем ребенок… Жалко его, по матери скрыто плачет.

— По матери и я плачу… И скрыть слез не могу…

— Я тебе сейчас кипятку принесу, подожди, — сказал Цанка, исчезая в ночной гуще.

Минут через десять Цанка вернулся, осторожно неся две солдатские кружки с чаем. Обнимая попеременно ладонями горячую посуду, грели руки, изредка с наслаждением делали по глотку.