Прошедшие войны

— А как ты себя чувствовал, когда я воевал под Москвой? Небось жарко было?

— Стоп, стоп, Цанка… Не путай… Там, где воюют, убивают друг друга люди, там не до Бога, там сатаны в образе людей дерутся за мнимые богатства и земли…

— По-твоему, я, мой брат Басил и все красноармейцы — сатаны?

— Нет, вы невольные слуги сатаны, а нам туда вход запрещен. В том месте только черти водятся.

— Так ты что, в ангелах ходишь? Или у Бога за пазухой? — Перестань, Арачаев… Что это за кощунство? Как тебе не стыдно? — замахал руками Бушман. — Не ожидал я от тебя такого. — А ты, Андрей Моисеевич, с каких это пор стал в Бога верить? — все еще издевался Цанка.

— С тех пор, — в тон ему ответил физик, — как ты меня в потоп кинул.

— Неправда, — вскричал Арачаев, насупил брови, нахмурился, — неправда! Ложь! Лучше бы и меня тогда с тобой унесло. Не видел бы я всех этих страданий.

— Ну, дорогой, извини, — теперь вновь ухмылялся Бушман. — Тогда ты один в живых остался — тебе повезло… И не забывай, что благодаря мне… Так вот — раз ты выжил один из всех, ты теперь и страдай один за всех… Я ведь тебе говорил, что в жизни просто так ничего не бывает: потеряешь одно — найдешь другое, и наоборот.

— Не нужна мне эта жизнь, не нужна — пошел вон, ублюдок, — задергался Цанка, закричал в ярости.

Бушман сидел на прыгающей в гневе груди Арачаева, как на необъезженной лошади, держался за плечи собеседника, в страхе моргал глазами, боялся потерять очки.

— Успокойся, успокойся, ненормальный, — говорил он в спешке. — Что ты болтаешь? Что несешь ересь? Да за такие слова знаешь что можешь получить? Ты даже представить не сможешь!

— Что? Что еще может быть хуже для меня в этой жизни? — кричал с пеной у рта Арачаев. — Что? Ну скажи мне — что?

— Успокойся — скажу, — убаюкивающе махал головой Андрей Моисеевич.

Цанка замолчал, перестал дрыгаться. Только дышал часто, выдвинул вперед нижнюю челюсть, глазами впился в очки физика.

— Ну говори, говори… Что меня можно — мучить, насиловать, убить… — уже более спокойно, задыхающимся голосом спрашивал Цанка. — Ну, что еще? Что? Все, что можно, было, я пережил. Всё… Ну посчитай сам — две тюрьмы, издевательства, унижения, избиения, две войны, потеря в юности отца, детей, потом…

— Замолчи! — зашипел Бушман. — Замолчи — кому говорю!

— А что ты мне рот затыкаешь? Кто ты такой? Что ты обо мне так волнуешься? Где ты был, когда я детей терял, брата под танками погубил? Где?

— Если ты сейчас же не замолчишь — то мы оба пострадаем.

— Мне уже некуда больше страдать. Понял? Ха-ха-ха, — захохотал злобно Цанка.

— Ты с ума сошел! Замолчи, — и Бушман стал душить Арачаева.

Цанка всегда считал себя моложе и сильнее дряхлого физика, он попытался шутя скинуть насильника, но ничего не получилось, руки и все тело были парализованы, не слушались его, не двигались, будто бы затекли, отлежались и стали чужими. Арачаев захрипел, тонкие, костлявые пальцы все глубже и глубже входили в его гортань, перехватили дыхание, прижали его к земле, парализовали. Силы покидали его, он терял контроль и сознание — из последних сил он напрягся, поднял руки, и в это время Бушман отпустил горло и заливисто, едко засмеялся:

— Хе-хе-хе, так что ж ты, Цанка, друг мой, сопротивляешься — не хочешь умирать, борешься за жизнь, любишь ее — «ненавистную»? Что ж ты дергаешься из последних сил?

Арачаев не мог надышаться, сладкий горный воздух свободно стал проникать в его грудь. Он несколько раз глубоко вдохнул, никак не мог отдышаться, прийти в себя.

— Пошел прочь — негодяй, — наконец в гневе вымолвил он. — Пойду, пойду, не волнуйся — только еще посижу с тобой немного… Когда еще увидимся?

— Лучше с тобой не видаться, — недовольно буркнул Цанка. — Ну, дорогой, я думал, что мы с тобой друзья, а ты, оказывается, изменчив, — сделал недовольный вид Андрей Моисеевич.

— А как мне быть тобой довольным, разве от тебя есть какая польза?

— Ну как нет? — развел руками Бушман, на лоб полезли очки. — А кто тебя спас на Оймяконе?

— Так разве это спасение? Одни страдания!

— Цанка, не богохульствуй, сама жизнь — это страдание. В муках человек рождается и в муках умирает, и в неотступных проблемах живет на земле.

— А для чего все это? — воскликнул Цанка.

— Для чего — мы все знаем, но забываем. Что на грешной земле посеем — то потом и пожинаем.

— Гм, — усмехнулся Арачаев, — интересно, а что ты там теперь пожинаешь?

— Я пока вишу в воздухе: не там; не сям.

— Это как? — серьезно спросил Цанка.

— А вот так мы с тобой связались, вот теперь по твоей милости я уплыл, но никуда не приплыл, жду тебя.

— Ну и что дальше?

— Ничего. Если ты будешь нормальным человеком, то мы взлетим, а если будешь всякую ересь болтать, как ранее, то горе нам вечное… Вот тогда Верхоянск точно раем покажется.

— Объясни, — раскрыл рот Цанка.

— По секрету… Понял?.. Коротко, как я представляю… Те, кто был человеком, — полетят к прекрасным звездам. Что там — я не знаю, но плохих туда не берут. А кто человеком не был — тот превратится в частичку меньше микрона и останется в горящих недрах Земли.