Прошедшие войны

В ту же полночь две группы красноармейцев с милицией и работниками ГПУ двинулись разгонять Махкетинский базар. Одна, наибольшая, шла из Шали, другая, поменьше, из Ведено. За два часа до их прихода эта весть прилетела на базар. Люди верили и не верили. Некоторые быстро отреагировали и попытались бежать. Тяжело было тем, у кого был скот, особенно бараны.

Разбуженный полупьяный Цанка долго не мог понять, что происходит. Сообразив, в чем дело, в душе даже обрадовался. По сравнению с его гореми внутренним опустошением это казалось ничто. Тем не менее он попытался кое-что предпринять. Однако все было бесполезно. Началась паника, крики, вопли. Бедные животные не знали, чего от них хотят, куда их гонят. Все смешалось: люди, кони, коровы, буйволы, бараны, куры. Летели в разные стороны мешки и свертки. Кругом ругались. Женщины плакали. Мало кто сумел бежать, в основном все остались, стремясь сохранить трудом нажитое добро.

Еле-еле забрезжил рассвет, когда полторы тысячи красноармейцев с винтовками наперевес плотным кольцом окружили Махкетинский базар, штык-ножами тыкали они людей и животных, сжимая круг. Затем в центр влилась многочисленная чеченская милиция. В одном месте началась стычка, крик, мат. Раздался залп выстрелов. Сразу наступила тишина. Один милиционер, женщина и трое мужчин из торговцев остались лежать в луже крови.

Чуть позже подъехали два грузовика. Остановились недалеко от базара на возвышенности. Несколько здоровенных мужиков, в основном русские и один-два чеченца стали свысока внимательно осматривать происходящее.

Самый главный из «товарищей» стоял чуть впереди, внимательно глядя в бинокль, довольно улыбался.

— Ну вот, товарищи, посмотрите как славно, а вы говорили, что дивизию кормить нечем… Пировать будете… И кони ладные…

— Да, на месяц хватит.

— А через месяц еще что-нибудь придумаем… Края здесь богатые… Только все по законности, по правопорядку, как положено… Ну, сами знаете… Я думаю, нам здесь больше делать нечего. Вечером доложите.

К обеду базарная площадь была пуста и грязна, как после боя. Женщин, стариков и детей отпустили с пустыми руками. Всех мужчин обшмонали и погнали под палящим в Шали. Цанка был в этой толпе. К его радости, Ески, как еще очень юного, отпустили.

К вечеру были в Шали. Всю ночь провели на широкой площади под открытым небом: без еды, без воды, без туалета.

На следующий день стали вызывать по одному из толпы. Здесь же рядом несколько человек в гражданском бегло расспрашивали задержанного через переводчика. После короткого совещания отпускали, очень немногих помещали в местную тюрьму. К полдню вызвали Цанка. Ему было все безразлично — только чувство жажды мучило его.

Прямо перед столами начальства стояла большая бочка с пропахшей солеными огурцами теплой водой. Цанка кинулся к ней, с жадностью захлебываясь выпил несколько кружек спасительной влаги. Сразу стало легче, даже от удовольствия закружилась слегка голова.

— Фамилия? — спросил усталый голос.

— Арачаев.

— Имя?

— Цанка.

— Как зовут отца?

— Алдум.

— Какого года рождения?

— 1905.

— Откуда?

— Дуц-хоте.

Сбоку к Цанке подошел коренастый усатый мужчина-чеченец. Он взял Цанка за локоть.

— Так ты племянник Баки-Хаджи? — спросил он.

Цанка молча мотнул головой.

— Передай ему привет от Истамулова Шиты. Запомнишь?

Юноша снова мотнул головой.

Арачаева сразу освободили. Когда он уходил, его задержал односельчанин — аварец Абаев Нуцулхан.

— По дороге не иди. Везде разъезды и посты, — прошептал он на ухо, — а то к военным или чекистам попадешь — они не церемонятся.

С трудом преодолевая горные подъемы и спуски, остаток дня и часть ночи Цанка бежал прочь домой, от страшной неволи. Тогда он не знал, что это все игры — репетиции Советской власти с народом, что чуть позже аппетиты разрастутся, а способы и методы уничтожения людей станут более изощренными, массовыми, циничными и что он, Цанка, все это в полной мере должен будет пережить, перетерпеть и забыть, чтобы не стать зверем.

Где-то за полночь, когда он миновал Махкеты, очутился на ровной, открытой опушке. Потеряв последние силы, Цанка упал лицом вниз в высокую, мягкую, душистую траву и забылся в глубоком сне.

Утренние яркие лучи летнего солнца на заре ласкали его лицо — просили просыпаться. Он не хотел. Не раскрывая глаз, перевернулся на другую сторону, подставив солнцу свою тощую длинную спину, и вновь заснул. Ему снился сон, будто мать, как в детстве, купает его в теплой воде и говорит нежно: «Мой милый Цанкочка, расти большим и здоровым, живи много-много лет, будь счастлив!» Она целовала его, хлопала по животику, попке, а рядом стояла Кесирт, улыбалась всем лицом, что-то весело ему шептала. Потом наклонилась к лицу, на ухо что-то промычала, тяжело дышала…