Прошедшие войны

Кончив читать молитву Цанка встал, глянул на Хазу и изумился — ему показалось, что на лице старой женщины застыла кривая улыбка, из надменно сияющего рта торчали два больших пожелтевших зуба, морщины сгладились. Видимо в смерти она впервые нашла покой и счастье и от этого радовалась… Как ни пытался Цанка, он не мог вспомнить, когда еще видел так ухмыляющуюся Хазу.

— Она умерла, — сказал он, прикрывая старушкины веки.

— Нана, нана, — вскричала Кесирт, бросаясь на грудь матери.

Подоспели Косум, его жена Соби и мать Цанка — Табарк. Следом на телеге прибыл Баки-Хаджи. Толпой хлынул народ к мельнице.

— Счастливая женщина Хаза — в утро святой Пятницы умерла, — говорили люди.

По указу стариков понеслись гонцы по соседним селам, извещая о случившемся.

Оказывается уважали Хазу, очень много людей пришло проститься с ней. Присутствовали все взрослые жители Дзу-Хоте, кроме жены Баки-Хаджи — Хадижат, ее дочерей и жены Цанка — Дихант. Хоронили бедную старушку со всеми почестями и традициями на древнем кладбище Газавата. По настойчивому требованию Кесирт для жертвоприношения зарезали единственную Хазину корову.

К вечеру все разошлись, хотели забрать в село Кесирт, но та категорически отказалась, тогда по просьбе Цанка с ней стали ночевать его мать Табарк и сестра Келика.

Так получилось, что на следующую ночь скончалась Хадижат. Злые языки шутили, что не вынесла толстая старуха «счастья» от кончины Хазы.

По мусульманским законам, у чеченцев принято после смерти человека семь дней собираться близким и старикам в доме умершего и читать Ясин за упокой его души.

После смерти Хадижат на мельнице во время чтения ясина собирались только Цанка, его брат Басил, друг Курто и еще два-три человека. А во дворе Баки-Хаджи от столпотворения встать негде было.

Терпел Цанка это дело день-два, на третий злой поскакал прямо с мельницы во двор дяди. Как раз закончили траурную молитву, собирались расходиться.

— Слушайте, люди, — вдруг крикнул пронзительным голосом Цанка.

Все обернулись, увидели тощую голову длинного Арачаева. — Слушайте, люди, — повторил Цанка, — вы считаете себя мусульманами?… — он сделал паузу. — Какие вы мусульмане!? Рядом умерла такая же женщина — там никого нет, а здесь — встать негде… Конечно, здесь почет, уважение, большой род и, наконец, много еды и сладостей… И не мусульмане вы, и не люди…

После этих слов Цанка еще мгновение постоял, оценивая реакцию, потом медленно повернулся, картинно сел на коня, заносчиво задрал свой большой нос, пришпорил коня.

— Паршивый подонок, — шипел в злости Баки-Хаджи.

Стоявший рядом его брат Косум смеялся, хлопал в ладоши. — Точно свой отец. Копия брата Алдума… Ну, молодец!

На четвертый день после похорон Хазы отвозил на телеге домой Цанка свою мать и сестру с мельницы. Утро было солнечное, по-летнему теплое, голосистое. Выпавшая за ночь роса еще не просохла, искрилась в высокой траве. Многочисленные птицы наполнили лес удивительными звуками. Сквозь густую листву, играясь, проникали ранние лучи солнца, образуя на земле бледные прыгающие пятна. Черноголовая гаичка, сидя на пушистой, свисающей к дороге ветке ореха, издавала звонкую трель. По наклонной дороге вниз конь шел весело, легко.

— Нана, — твердо сказал Цанка, не оборачиваясь, — я женюсь на Кесирт.

Наступила длинная пауза.

— А Дихант? — вместо матери вмешалась Келика.

— Насчет нее не знаю — посмотрим.

— А ты уверен в своих чувствах? — спросила осторожно мать.

— Да, — твердо ответил Цанка.

— Вообще-то вот провели мы с ней несколько ночей, поговорили — видно, что замечательная женщина… И несчастная, — говорила мать.

— Она очень хороший человек! — воскликнула Келика, — не то что твоя заносчивая соня — Дихант.

— Ну вот и прекрасно! — засмеялся Цанка, — так вы поддерживаете меня?

— Поддерживаем или нет — неважно, я знаю, что ты как и твой отец, упрямый и прямой… Делай, как знаешь, только по совести, а мы никуда от тебя не денемся, — тихо сказала мать. — … а если быть до конца искренним: Дихант не пара тебе — дрянь она высокомерная. И как жить с ней до конца жизни?

— Ну вот, значит все решили, — обрадованно вскрикнул Цанка.

— А когда вы женитесь? — толкала за плечо брата, улыбаясь, Келика.

— Через три дня, как траур кончится.

— Да ты что, сдурел, — хором ахнули женщины, — аль шутишь?

— Нечего мне шутить. И ждать нечего… Кесирт одинока. С кем она будет жить?… Кто умер — тот умер, а мы должны жить, пока Бог позволяет…

— А траур по Хадижат? — не унималась Табарк, — а ее дочери, а твой дядя? Ты об этом подумал?

— Подумал — переживут, — ответил сухо Цанка.

— Так ведь они меня съедят? — вскричала мать.

— Ничего с тобой не будет… Поболтают и перестанут… я женюсь не от праздности, а от житейской безысходности. Поняла?… А кто не понимает, пусть идет к черту… Разберемся как-нибудь.

— А где вы жить будете? — вновь вмешалась Келика.

— Арендовал я две комнаты у Авраби… Надо там немного прибрать…

— Эх, горе мне, горе, — тихо вздохнула Табарк, — вам только сейчас отец нужен, чтобы жизнь устраивали под присмотром… А я что? Береги тебя Бог, сыночек, как скажешь…