Прошлое должно умереть

Мужчины были одеты в черные длинные атласные пальто. Дальше шли белые чулки и черные туфли. На головах у них были большие черные шляпы, из-под которых спускались две длинные пряди волос, по-видимому, пресловутые пейсы.

– Ну, вот и наши новые соотечественники, – немного растерянно сказал Олег. – Так вот среди кого нам придется жить.

– Нет, нет. Это ультра-религиозные евреи, которые учатся в ешивах. Это у них такая форма, но их не так много, так что не переживайте. Большая часть населения светские люди и одеваются так как везде, – постарался утешить его мужчина.

– Но зачем же они так странно одеваются? – не мог успокоиться Олег.

– Это вам кажется странно, а для них это, наверное, почетно иметь право носить это. Они этим гордятся. Видите ли, они считают, что в течение тех тысячелетий, что евреи жили в диаспоре, только религия объединяла их и спасла от ассимиляции и вымирания.

– Ну, не знаю, не знаю, – задумчиво сказала женщина. – Мне кажется, что объединяла их скорее всеобщая к ним ненависть, или скажем мягче, нелюбовь.

– Что-то в этом, конечно, есть. Евреи, в основном, неплохие люди, но есть в них одна черта, за которую я и сам их не люблю. Об этом еще Зеев Жаботинский писал. Они всегда стараются быть самыми преданными, самыми лучшими. Так в России они больше любят Россию, чем сами русские, в Германии они больше немцы, чем сами немцы. Это раздражает. Вот и сейчас, смотрите, сколько евреев пытаются спасти Россию. Да не хочет Россия, чтобы евреи ее спасали, им и так хорошо.

– Даже если им и плохо, они хотят спастись сами, – поддержала его жена. – Вот возьмите революцию. Сколько евреев тогда принимали участие в революции. Тогда они вроде были героями, а сейчас все это ставят им в вину.

– Здесь ты не права. Евреи кинулись в революцию от безысходности. Тогда много умной интеллигентной еврейской молодежи получило образование заграницей. Они вернулись в Россию, а работать им было негде, вспомни черту оседлости Они даже не имели право жить в больших городах. А революция обещала им все: равенство, возможность быть полезными, поле деятельности. Большинство из них были идеалистами и действительно верили в революцию, в то, что будет построено новое общество.

– Да, но евреям ставят в вину и то, что среди них так много ученых, писателей, музыкантов, финансистов.

– Ну да. Они же стремились к какой-то деятельности, и так как им не разрешалось владеть ни землей, ни фабриками, ни заводами, они становились лучшими в том, в чем можно было: в искусстве, в экономике. Кстати, евреи, которые жили в Европе, а потом в Америке, это не настоящие евреи. Постоянная борьба сделала их перерожденцами, умеющими быстро обучаться, приспосабливаться, развиваться. Настоящие евреи – народ жестоковыйный. Это вот они, – мужчина показал в сторону ортодоксов. – Они остались такие, как и были пять тысяч лет назад, и гордятся этим.

– И, между прочим, правильно гордятся, – тут же отпарировала его жена. – Ведь евреи – единственный народ в мире, сумевший восстановить свое государство и свой язык, бывший мертвым две тысячи лет. Где все те народы, которые начинали вместе с нами? От них уже и следа не осталось. А мы существуем, и даже на том же месте. И, кстати, вернулись мы в землю обетованную только благодаря своей жестоковыйности, то есть упрямству. После страшных погромов в Кишиневе евреям предлагали создать свое государство в Африке. Но что они ответили? Или Израиль, или ничего. И, в конце концов, получили Израиль.

– Да, получили, – возразил ей муж, – но для этого потребовался Холокост и шесть миллионов жертв. Только будучи под впечатлением Холокоста мир согласился разрешить евреям создать свое государство. И еще неизвестно, хорошо ли это было.

– Что ты имеешь в виду?

– Да то, что евреи, они как удобрения. Когда они разбросаны по свету, там, тут, они способствуют росту всего нового, а когда они собраны вместе, это всего лишь куча навоза, – засмеялся мужчина.

– Ты говоришь ерунду, – обиделась жена, которая, как видно, была большей патриоткой из них двоих. – Когда я в прошлом году гостила месяц в Израиле, меня повезли на экскурсию в Музей Катастрофы возле Нагарии. Там я видела такие страшные фотографии, у меня сердце разрывалось. Особенно, когда я смотрела на фотографии, где толпы беззащитных людей покорно шли в газовые камеры. Мне было так страшно. Но тут мне повезло. В музей привезли на экскурсию солдат Армии Обороны Израиля. Они вошли в зал, и когда я оглянулась, то увидела, что за мной стоят десятки крепких ребят и девушек, сжимающие в руках автоматы. И тогда я поняла, что Катастрофы больше не будет. Они не допустят ее, мы больше не беззащитны.