Прошлое с нами (Книга вторая)

В восьмом часу утра я выехал из хутора на ГАЗ-2А старшего лейтенанта Лещенко. Потом отстранил шофера, рядового Ширяева. Ему под сорок, в полку со дня формирования, старый шофер, но на виду «тигровских» пушек он терялся, не мог управлять машиной. Где я нашел санчасть? В Ракитном нет... и не в Лебедине... а в Каменной Яруге, там я передал раненого. Возвращался по утреннему следу, те же четыре «тигра» стреляли с двух сторон. Я вернулся на хутор. Что же было после... этого... ах, да... вода, много воды... какая-то река... вроде Воронеж... нет. Справа возвышалась дамба, когда моя 4-я батарея форсировала реку Воронеж, откос и болото, сплошь устланное трупами... под колесами орудий кости ломались с хрустом... орудийных номеров тошнило... Дон? 4-я батарея форсировала Дон по льду... Северский Донец, Девица, Оскол, Сейм?.. Вода бурлила, и берег был недалеко... Нет... перед глазами только вода... катятся волны... Куда? Я не мог вспомнить... река Псел, Сула? Нет... песчаный берег, деревья позади... было болото... нет, дорога, развороченная после налета «юнкерсов»... это Яготин... Яготин, а после?

Павлов озабоченно молчал, врачи и сестры вначале ограничивались жестами... говорить больному нельзя... не спрашивай. Теперь они избегали моих вопросов. Но они удовлетворены и, кажется, рады. Это успокаивало, я засыпал каждый раз в сознании, что положение улучшалось. Так почему же они отмалчиваются, не отвечают на вопросы?

Перевязки происходили ежедневно, Я видел искромсанное тело — следы осколков и скальпеля на голенях и бедрах. Раны кровоточили. Отслаивались присохшие бинты, корка, иногда частица живой ткани. Прикосновение пинцета я переносил молча. То, что делалось на перевязках, имело свои границы — начало и конец.

И врачи уже не казались жалкими в своем ничтожестве невеждами. Выражение вины и замешательство на лице уступили место спокойствию. Обрабатывались раны осторожно и тщательно, чтобы не причинить неоправданную боль, все восхищались выдержкой «больного». Но... слишком предупредительны... и к чему это чрезмерное внимание, пугливо-наигранная фамильярность и раз за разом «товарищ капитан»?

Меня стали навещать противотанкисты, раненные на плацдарме, проходившие курс лечения: старший лейтенант Блохин — командир 5-й батареи, лейтенант Мельников — командир взвода управления 2-й батареи, младший лейтенант Неволочка — командир 2-го огневого взвода 1-й батареи 1850-го ИПТАП. На костылях являлся разведчик ефрейтор Сапожников. Вместе с Блохиным — младший лейтенант Бабенко из 37-й ИПТАБр, два знакомых танкиста из 99-й танковой бригады. Посещения не одобряют ни врач и сестры, ни хозяйка. Почему? Опасаются инфекционных заболеваний. Посещения длятся всего две-три минуты.

Мне, наконец, надоело бормотание, которым отделывался Павлов. Одно и то же. Где мое оружие... одежда, планшетка? Я потребовал вразумительных ответов. Вытянувшись в струнку, Павлов растерянно мигал глазами. На выручку поспешила медсестра. Хозяйка под каким-то предлогом выставила Павлова из комнаты.

Но тут случилось происшествие. Суточная норма моей пищи состояла из нескольких ложек жидкости. Отвратительный вкус ее всякий раз напоминал что-то очень неприятное, меня начинало мутить. Недоумение вызывала и процедура принятия пищи. Кто-то из присутствующих удерживал, приподняв на подушке мою голову, сестра, а чаще Марта Вильгельмовна, опрокидывали тем временем в рот ложку. И вдруг я понял — да ведь это донорская кровь, то, что я не переношу. Она вызывает приступы рвоты.

Марта Вильгельмовна вынуждена была показать сосуд, из которого наполнялась ложка. Догадка подтвердилась. Рвота затихла, начались судороги. Наконец, я уснул.

Вечерело. Ветер шумел в ветвях ясеня, за окном нес белые пушинки. Падает первый снег. Мое сердце с детских лет наполняла радость при виде этой картины. Во дворе послышались выкрики. Вошла хозяйка, сказала, что пришли товарищи проведать. Лечащий врач запретил посещения. Старший лейтенант Влохин — я узнал его голос — настаивал, чтобы открыли дверь.