Прошлое в настоящем

Поставили стол — как и положено на собрании. Вот на сцене появился офицер с усиками и железным крестом на груди. В руке он держал тонкий свистящий хлыст, играя им как дирижерской палочкой. Некоторое время он молчал, окидывая презрительным взглядом сидящих впереди, потом поправил монокль.

— Будем выбирать старосту! — на ломаном русском языке сказал он и, помедлив, добавил: — Шефа.

Это слово было ему ближе. Очевидно, офицер успел поговорить с кем-то из односельчан, потому что он сразу предложил выбрать старостой Шумова.

— Мне кажется, этот подойдет, — сказал офицер.

Но Шумов всплеснул руками и стал отказываться:

— Да нешто я смогу. И стар я и неграмотный, да и в начальстве никогда не ходил, можно кого другого.

— Ничего, справишься, — сказал офицер. — А грамотея мы тебе дадим в заместители, грамотеем у тебя будет Иван Шкарин.

Шкарин не возражал, видимо, эта должность его устраивала. Молчали и остальные. Потом еще некоторое время офицер говорил что-то невнятное о великой немецкой победе, о гибели Советской власти, но его уже не слушали — крестьяне, видимо, обмозговывали создавшееся положение, и каждый думал о себе и своих близких.

И началась жизнь в неметчине. Дни казались длинными, ночи короткими, есть стало нечего. Словно собаки, рыскали немцы по дворам, вылавливали последних кур, а вместе с этим выслеживали партизан, солдат и офицеров, вышедших из окружения и прятавшихся по крестьянским хатам. Они их сразу пускали в расход.

Шкарин, бывший до войны директором Настасьинской школы, служил немцам с усердием, не покладая рук. Он стал их ближайшим помощником, а старый Шумов, как и думали крестьяне, был выбран ради проформы.

Вскоре немцы поймали двенадцать наших военнослужащих. В мороз, босиком, избитых и израненных, отвели их в село Клементьево. Они шли по снежной целине друг за другом, молодые еще ребята, оставляя за собой красные следы от порезанных ледяной коркой ног.

Со всех сторон смотрели на них обрубленные немецкие автоматы, словно боялись, что эти обезоруженные, связанные люди могут раздавить их и втоптать в снег кровавыми, израненными ногами.

В Клементьеве заперли их в сарай, а по углам расставили автоматчиков. Запалили сарай со всех сторон и заживо сожгли, но не всех двенадцать, а десять. Двоим удалось спастись от смерти. Ушли от смерти Григорий Семченко и Анатолий Канашков.

Днем, как и положено, фашисты грабили, а по вечерам солдаты разбредались по крестьянским хатам и пили шнапс, а офицеры собирались в доме Ивана Прохорова, в прошлом учителя русского языка и математики, и пили. Пил с ними и сам Прохоров, бывший прапорщик царской армии. Ему, видимо, как и Шкарину, оккупанты пришлись по душе.

Когда-то он был моим учителем, учил меня жить, учил писать первые буквы — так вот я и пишу. Будь ты проклят, мой бывший учитель. Ты учил меня писать, и я написал о тебе. Все, что я знал хорошего об этом человеке, я забыл, вычеркнул навсегда из своей памяти. Горько разочаровываться в людях, но что поделаешь, если в жизни можно простить все, кроме подлости и предательства.

.Но не все поддались немцу. Были люди, их было большинство, волю которых сломить не так просто, как думали фашисты. Это были люди, а не приспособленцы. Им отнюдь не все равно было, как жить и с кем жить. Они хотели жить честно!

Когда утром человек двадцать — двадцать пять фашистов ворвались в дом Дроздовых, Андрей Васильевич — участник империалистической войны, «приветствовал» завоевателей поднятыми вверх кулаками.

— Прочь с дороги, свинья, — сказал ему рыжий немец с двумя лычками на погонах, но Андрей Васильевич стоял, не двигаясь.

— Разве так в гости приходят? — сказал он.

Но двое автоматчиков отшвырнули его в сторону и приказали подать еду.

— Сами пришли, сами и подавайте.

Услышав эти слова, рыжий немец побагровел и кинулся на него с кулаками. Но не убил. Так и пришлось немцам самим готовить себе обед. А Андрей Васильевич вышел в чулан и сел в уголок на табуретку. Вдруг его взгляд упал на двустволку, висевшую на стене. Но разве двустволка поможет? Здесь нужны бомбы и пулеметы.

С каждым днем все более наглел Иван Шкарин. Сердце кипело у Андрея Васильевича, когда он видел этого прихвостня. Шкарин выгонял на работу стариков и старух, женщин с грудными детьми, милуя только своих родственников и дружков по предательству.

Оступившись под Москвой, немцы решили зимовать в подмосковных деревнях, но уже тогда они заставляли крестьян обносить деревни противотанковыми рвами — чувствовали, что нового наступления не будет.

Обмороженные руки женщин еле держали детей. Падали в ров не в силах поднять лопаты старики, но Шкарин словно не замечал страданий односельчан и продолжал погонять их, уставших и опухших от голода. Он смотрел на своих, как на рабочий скот, и за малейшую провинность грозил угнать в Германию. Но все равно люди работали нехотя, и дело двигалось туго.