Прошлой осенью в аду

Я не знала, что сказать, тем более что Евгений Федорович, кажется, не нуждался в моих ответах.

– Почему он совершенно голый? – задал он очередной вопрос, не вполне корректный, потому что из-под одеяла все-таки выглядывали довольно приличные застиранные трусы, тоже, наверное, из секонд-хэнда.

Наконец, Чепырин перешел к обобщениям.

– Почему вы все так распутны? Если привлекательны, то обязательно распутны? Почему вам мало порядочных, любящих мужчин, и вы липнете к проходимцам?

– Это не проходимец! – зачем-то сказала я. Будто в ответ на мои слова Агафангел развернулся еще вольготнее, почесал бессознательно и сладко под мышкой и фукнул во сне розовыми губами.

– А кто же это тогда? – взвился Евгений Федорович. – Я сам вчера в магазине слышал, как ты спрашивала его имя. А сегодня как угорелая умчалась! У тебя окно между вторым и пятым уроком, я расписание смотрел. У, я был свидетелем: ты оделась и через две ступеньки попрыгала к выходу. Сюда, к нему! Отдаться!

Он снова застонал. «Ну вот, у меня уже провалы в памяти," – подумала я. – К Беку я пошла между вторым и пятым уроком, у него обнаружились рога и копыта – это я помню. А пятый урок? А шестой? Я что, их давала? О специфике диалогической речи, о Митрофанушке? Ничего не помню... И как я оказалась в физическом кабинете? И вообще в школе?»

Мне стало страшно. Все, что было до встречи с Чепыриным под сенью бакенбардов Фарадея, свилось в моей памяти в какой-то лохматый клубок. Из него торчали пестрые обрывки, но сама нить безнадежно затерялась, ушла в середину клубка, и что правда, а что морок, было неясно. Я полагала, что меня чем-то окурили. Пусть окурили! Но возможно ли, чтобы часть меня – что? душа? то голубое, прозрачное, болезненно нежное, что я чуяла вместо тела, внимало Беку, неслось штопором вглубь тоннеля мимо бабушкиного комода и прабабушки с зонтиком (куда? наверное, прямо в ад!) – а в это время другая моя часть, только тело, в желтой блузке с нарциссами и в лакированных туфлях, вещало девятому классу о Митрофанушке... Тело Митрофанушки не помнило – ведь помнит душа! А она сгорала в это время в бековском пекле… Но как же тело само давало уроки? Я настолько встала в тупик, что на время позабыла и про Чепырина, и про Агафангела. Последнему это было все равно: он лишь посапывал себе в моих подушках. Зато Евгений Федорович пытался убить меня своим бессильным взглядом.

– Все вы одинаковы – говорил он гортанно от напряжения. – Всегда одно и то же! Снова и снова! Посторонний мужчина в моей постели!

Ну, это он хватил! Непонятно еще, кто из них двоих мне посторонний. А постель моя – и ничья больше!

– Опять, опять! Опять мужчина! Боже, и у тебя такое же выражение невинности на лице! То же сознание, что я все равно прощу! Ты как нарочно такая красивая сейчас! У-у-у, до чего красивая, – страстно говорил Чепырин.

Итак, засунув в постель чужого мужика, я сразу покрасивела и сделалась неотразима в глазах Евгения Федоровича. Теперь он будет мне все прощать? И пусть моль ест себе его замечательные шапки?

– Ну нет, больше я этого не допущу! – вскрикнул вдруг Чепырин и дернул себя за обвисший галстук. – Я обещал, что не буду больше квашней – и не буду! Не буду! Прощай, Юля!

Он с пола в гостиной подобрал пиджак, с вешалки схватил куртку и с этими двумя комами одежды да еще с портфелем наперевес вылетел из моей квартиры. Был вариант – и нет варианта.

Глава 10

Я попадаю в протокольчик

Оставался Агафангел. Он, возможно, сыграл какую-то роль в моем избавлении из лап Гарри Бека, но меня совершенно не устраивало, что он разлегся в моей постели. Он что, решил у меня поселиться? С какой стати?

Я наклонилась и похлопала Агафенгела по спине. Он слабо пошевелился, но и не подумал проснуться. Я потрясла его сильнее. В ответ он широким движением запахнул одеяло, завернулся в него плотно, на манер кокона, и стал для моих нападок неуязвим. Только гиацинтовый затылок торчал. Что было делать? Обливать из чайника, как в «Иронии судьбы»? Ну уж нет! Постель еще сыровата после моего вчерашнего обморока, и если продолжать поливать, то останется только ее выбросить. Я не нашла ничего лучшего, как вцепиться в Агафангеловы кудри и дернуть изо всех сил. Он сразу же сел на кровати.

– Разве можно так? Больно ведь, – простонал он. Дернула я так крепко, что он прослезился.

– Я никак иначе не могла вас разбудить! Что вы здесь делаете? Как сюда попали?

Агафангел медленно моргал мокрыми ресницами. Соображал он, по-моему, плохо, потому что сказал:

– Так я у вас снова?

– А где же еще? Вы что не помните, где вы?..

Я теперь сама не помнила многого – хотя бы про пятый и шестой урок, про Митрофанушку… Агафангел поднял брови, тем самым стараясь приподнять слипающиеся веки:

– Я так устал! Зачем вы сделали мне больно? Вы такая агрессивная, Юлия!

– Вадимовна! Юлия Вадимовна – и никак иначе. Да я уже зверею! Я не могу вас больше видеть. Почему вы лезете в мой дом, преследуете меня? Чего вам надо?

У него наконец открылись глаза и заблестели удивленной голубизной:

– Я? Преследую вас? Как вы могли такое подумать?