Прошлой осенью в аду

Дубинки у них тоже были! Наверняка и пистолеты имелись под мышино-серыми одеждами. Снова стало интересно жить. Милиционеры были настоящие, положительные, каких я и хотела сейчас видеть. Они, топоча тяжелыми ботинками и хозяйски раздвигая стулья, пересекли гостиную и остановились у двери спальни. Кресло под рукой Грачева как-то само собой вильнуло в дальний угол. Милованов постучал в спальню крупным бордовым кулаком:

— Выходите!

В спальне было тихо. Оба милиционера прислушивались.

— Он вооружен? — шепотом спросил у меня Грачев.

— По-моему, нет, — ответила я. — Он был в трусах и лежал на кровати.

На невыразительных милицейских лицах слабо обозначилось удивление.

— Дверь на себя тянуть? — поинтересовался Грачев.

— На себя.

Грачев, став сбоку, совсем как в фильме, приоткрыл дверь, глянул в щелку и кивнул Милованову. Я было попыталась втереться между ними и войти первой, но Милованов приказал грозно:

— Останьтесь здесь!

Они молниеносно ввалились в спальню. Постель — я увидела это в распахнутую дверь — была пуста. Милиционеры в мгновение ока обшарили все закоулки, вздыбили шторы, распахнули шкаф так, что мои платья, казалось, сами закачались и запрыгали в нем, как потревоженные в курятнике наседки. Заглянули милиционеры и под кровать, и под шкаф, и под столик. Очень похоже было, что они ищут не человека, а кота, стащившего сосиску. Наконец Милованов строго воззрился на меня и сказал:

— Здесь нет никого. Где же ваш хулиган?

— Он был здесь, — промямлила я, мучительно краснея. Идиотизм моего положения предстал передо мною во всей красе. Никаких следов Цедилова! Правда, постель смята и на подушке ямка от головы, но ничто не говорит о том, что это отпечаток головы Агафангела, а не иной чьей-то, скажем, моей.

— Форточка закрыта изнутри, — констатировал Грачев.

— Но он был здесь! — закричала я тоненьким неубедительным голосом. — Я сидела все время у двери, вас ждала, и он не выходил. Куда же он делся?

— Успокойтесь! Не надо так волноваться, — сжалился надо мной Милованов. Он вообще, несмотря на кулаки, выглядел более гуманным. — Мы сейчас всю квартиру осмотрим. Некуда ему деться.

— А вы уверенны, что на самом деле его видели? — с сомнением протянул недоверчивый Грачев. — Знаете ли, бывают у людей всякие сновидения, глюки…

— Какие глюки? Разве я пьяна? Или под дурью? Выбирайте выражения! — возмутилась я, но стыд и ужас, смешивались в тошнотворную болтушку, подкатывали к горлу, и говорить мне было трудно. Я знала, что Агафангел никуда не прятался. Когда я сидела в прихожей, размышляя о странности происходящего, кругом стояла полная тишина. Только на кухне заблудшая муха зудела и билась головой о стекло. Больше не было ни звука. Я тогда полагала, что Цедилов либо снова уснул, либо забрался под одеяло с головой и притаился. Если сейчас его нет… Как он вообще у меня в квартире возник? Как возник так и исчез… Однако мухи теперь не слышно! Что, если он, как князь Гвидон у Пушкина…

Я сошла с ума. Теперь мне это стало совершенно ясно. Но если сходить с ума, то лучше делать это тихо, скромно, необременительно для других. Теперь же два безжалостных свидетеля моего позора бродили по квартире. Вот сейчас, сейчас они все поймут и потащат меня в психушку. Я оцепенела от ужаса: я сошла с ума и сама это понимаю. Разве так бывает?

— Никого, — вздохнул с сожалением Милованов, закончив осмотр квартиры.

— Никого, — торжествовал Грачев. Лицо у него было круглое, как мозоль. От такого пощады не жди. А мне только пощада и была нужна теперь. Я погибла, это ясно. Не выкрутиться!

— Так как же будем расценивать ваш вызов? — тихо наступал Грачев. — Чего вы добивались? Знаете, у нас всякое бывает… Старушки звонят, которым скучно. Шизики. Уфологи. Прочая странная публика. Вас-то куда отнести? Вы, насколько я понял, педагог, вам детишек доверяют…

— Слав, не надо… — попытался смягчить ситуацию гуманный Милованов. Он все-таки имел чуткую душу и не мог равнодушно смотреть на муки несчастной опозоренной женщины. А я готова была провалиться сквозь землю.

И вдруг мелькнула у меня спасительная мысль. Не мысль даже — так, образ, пятно, схваченные боковым зрением и завалившееся в память, как монетка за подкладку.

— Пойдемте за мной, — постаралась я сказать как можно тверже, хотя внутренне таяла и замирала. Это могло оказаться химерой, обманом, фокусом, и тогда — конец…

Нет, не химера. Есть-таки надежда!

— А это что по-вашему? — спросила я, указывая на поношенный черный баул в углу прихожей. Баул стоял на том же самом месте, что и вчера. Цедилов исчез, а баул… Он там был или появился?

Грачев мне не поверил:

— Это что, не ваше?

— Конечно нет! Второй раз этот странный тип оставляет в моей квартире свою сумку, — пояснила я.

— Но зачем?

— Откуда мне знать? Я как раз и хочу, чтобы милиция оградила меня от сомнительных гостей и этой проклятой сумки.

Милованов шагнул было к баулу, но Грачев схватил его за рукав:

— Серый, стой! А вдруг там гексаген? А если это чеченские террористы? Давай лучше бригаду вызовем. Гражданка Седельникова, давайте в отделение пройдем, протокольчик составим. Звони, Серый!