Прошу, найди маму

Ты была третьим ребёнком в семье, поэтому могла наблюдать грусть и боль матери от расставания с двумя старшими сыновьями, когда те покидали родительский дом. Ты видела, как она переживала. Отправив старшего сына, мать каждый день рано утром чистила стоявшие на площадке во дворе глиняные горшки с соусами. Колодец находился в другом конце двора, поэтому даже воду принести было нелегко, а она перемывала все горшки, которыми был уставлен задний двор. Она снимала крышки и натирала их до блеска с обеих сторон. Работая тряпкой, мать пела. «Не было бы между нами моря, не знали бы мы расставаний горя». Руки всё время были заняты: окунали тряпку в холодную воду, выжимали, сновали между горшков, но из уст матери слышалось: «Не покидай меня на закате дня». «Мама!» – звала ты, мама оборачивалась, и её простодушные, похожие на коровьи глаза были полны слёз. Как-то мама позвала: «Хёнчхоль!» – и бессильно присела на корточки перед одним из горшков. Тогда ты осторожно забрала у неё тряпку, взяла её руки и положила их себе на плечи. Один из способов выражения любви к старшему брату состоял в том, что она только ему варила рамён[2], когда он возвращался с поздних занятий в школе. Когда ты иногда начинаешь вспоминать те времена, брат отвечает: «Подумаешь! Что такого в рамёне?» «Что значит, что такого в рамёне?! В те времена он был самым желанным лакомством. Мама прятала его от нас», – говорила ты, но брат, который столько времени прожил в городе, наверное, продолжал думать, что в этом не было ничего особенного. Рамён, который тогда только появился, перевернул все представления о вкусах. Мать покупала эту новинку, прятала в пустом горшке от соусов во дворе, чтобы потом варить его только для старшего брата поздней ночью. Но от запаха все остальные братья и сёстры, включая тебя, разом открывали глаза. Мать строго наказывала: «Идите спать!» – но вы все как один смотрели в рот старшему брату. Когда ему становилось неловко, он давал понемногу со своих палочек остальным. «Не скроешь от них», – приговаривала мать и наливала кастрюлю воды, чтобы сварить ещё одну пачку для младших. В те времена дети радовались даже порции, где бульона было намного больше, чем лапши. Когда, вытирая многочисленные горшки, мать находила спрятанную в одном из них пачку рамёна, она вспоминала о сыне, чувства накатывали волной, и она начинала рыдать.

Единственное, что ты могла сделать для матери, которая тосковала по старшим сыновьям, покинувшим родительский дом, – это читать вслух письма от них, записывать под диктовку ответы и бросать письма в почтовый ящик по дороге в школу. Но ты почему-то и тогда не догадывалась, что мать не знает грамоты. Ты читала матери письма, записывала её слова, но тебе никогда и в голову не приходило, что она вынуждена была просить о помощи у юной дочери потому, что сама не знала букв. Для тебя такие просьбы ничем не отличались от других поручений по хозяйству: нарвать в огороде зелени или сходить в магазин купить керосина. Когда и ты покинула родительский дом, похоже, что писать письма под диктовку она уже больше никому не поручала. Ты ни разу не получала письма от матери. Может быть, потому что ты сама ей не писала? Но скорее потому, что появилась телефонная связь. Примерно в то время, когда ты уехала в город, деревенскому старосте поставили общественный телефон. Это был первый общественный телефон в деревне. Каждое утро по громкоговорителю передавали объявление, что такому-то звонят из Сеула, и просили подойти взять трубку. Братья, которые до этого сообщали новости в письмах, стали звонить на этот общественный телефон. После его появления в деревне жители, у которых родственники уехали в другой город, услышав проверку микрофона, заветное «раз, раз», будь они на рисовой плантации или в поле, прислушивались, не вызовут ли их к телефону.

Есть два типа отношений между матерью и подросшей дочерью: либо они знают друг о друге всё, либо знают ещё меньше, чем чужие люди.