Прошу руки вашей жены

– Да… Для меня важно, чтобы он был счастлив. Поверьте, такое со мной первый раз. Я уже не юная девочка, и мужчин у меня было немереное количество… и никогда… слышите, никогда я не хотела, чтобы счастлив был… он! Обычно я думала только о себе… Поэтому, если вы, Даша, захотите… если только захотите… Все эти решения суда – пустяки по сравнению с настоящими чувствами. Все можно вернуть назад… Стоит только захотеть… Вам захотеть…

И Даша вдруг успокоилась. Она сжала кулаки и решительно поднялась с дивана. Да! Надо прямо сейчас расставить все точки над «i»! И не потому, что эта Майя пытается выглядеть эдакой бессребреницей. Кто знает, что там в ее душе на самом деле… Даша должна наконец все для себя решить сама. Пожалуй, время пришло.

– Я ничего не захочу, Майя, – ответила она твердым голосом без противного дрожания. – Я больше не люблю Архипова. Но… он вполне достойный человек… его есть за что любить… только делайте это вы… Мы никогда больше не сойдемся вместе, разве что… погулять с Юлей… да и то, если она мне позволит. Дочь считает виновной в разводе меня. Оно так и есть. Это я разлюбила ее отца…

– То есть вы не в обиде на меня?

– Нет… Я тоже буду рада, если Митя найдет в вас то, чего ему так не хватало во мне.

– Митя…

– Да-да… Когда он разрешит вам называть его Митей, это будет означать, что он… ваш… до конца… Это будет полной вашей победой, Майя… Я вам искренне желаю этого.

Златовласка закусила губу, чтобы не разрыдаться. Даша взяла со стола Юлькин рюкзачок, сунула его ей в руки и сказала:

– Я буду ждать свою дочь… Знайте это…

Иван Андреевич Лукьянов совершенно перестал ориентироваться в пространстве. Не из-за травмы. Физически он был почти в норме. Голова болела все реже и реже, значительно улучшился сон. Но вместо физической боли где-то за грудиной поселилась другая – душевная, сосущая и изматывающая… Иногда эта боль душным ватным комком перекрывала ему дыхание, и хотелось заплакать, громко и горько, как в детстве, когда не имело никакого значения мнение окружающих.

Лукьянов уже не раз вспоминал, как плакал, подвывая и размазывая слезы кулаком, когда дворовый хулиган Юра Ряха испортил его новенький игрушечный мотоцикл. Мотоцикл был пластмассовый, но красиво и очень правдоподобно раскрашенный. С черного сиденья гнулся к рулю мотоциклист в ярко-красном комбинезоне, блестящем шлеме, черных башмаках и огромных крагах. Ряха попросил мотоцикл посмотреть, вставил в специальный паз металлический ключик и тут же сломал его головку. Этот самый Ряха не гнушался портить чужие игрушки одной левой, а тут всего лишь хотел завести. Это было обидней всего. Если бы Юра сломал специально, можно было бы громко крикнуть ему: «Откупай!» А когда человек испортил вещь нечаянно, что ему крикнешь? Маленький Ваня был человеком справедливым и ничего не сказал Ряхе. Он взял свой мотоцикл и, с трудом сдерживая слезы, побежал домой. Отец похлопал его по плечу и заверил, что запросто все исправит, но так и не смог. Когда он стал пытаться вытащить обломки ключа, погнулся и отвалился штырь, в который ключ вставлялся. Вот тут-то Ваню и понесло. Он плакал по этому мотоциклу так, будто потерял, к примеру, верную собаку. Объяснить, почему на него таким образом подействовала поломка игрушки, он, наверное, не смог бы. Может быть, мотоцикл был слишком красивым, может быть, Ваня еще не успел в него наиграться всласть. До сих пор Лукьянов помнил вкус тех детских слез. Они были не только горько-солеными. Они были одновременно и сладкими, потому что освобождали его от боли и обиды на судьбу.

Сейчас заплакать было нельзя, а потому освобождения не было. Душевные страдания мучили не меньше, чем физические, а может быть, еще и сильнее. Лукьянов не знал, как себя вести и что делать дальше, чувствовал себя лишним и обманутым. Нет, дело было вовсе не в том, что Элла обманывала его все долгие месяцы болезни. Она не хотела, чтобы он вспомнил Дашу и все то, что между ними произошло. Это Иван Андреевич вполне мог понять и принять. Более того, Дашу он собирался снова забыть, как тогда в юности. Элла самоотверженно ухаживала за ним, когда он не мог вставать: кормила с ложечки, обмывала и, скорчившись на топчане, ночевала возле его постели в больнице. Это Иван Андреевич должен был оценить и оценил. Пока не вспомнил Дашу, ему даже казалось, что он наконец полюбил Эллу. Потом сообразил, что испытывает к жене всего лишь благодарность, но собирался продолжать и далее выдавать свои чувства за любовь. Оказалось, что ей уже и не очень-то нужна его любовь.