Проснись в Фамагусте

Невзирая на различия в трактовке основ буддийского вероучения, оба собеседника знали, что подобная задача не решается на уровне привычной житейской логики. Но если Нгагван Римпоче, достигший высот на весьма почётной ниве учёности, преуспел в толковании абстрактных, блистательных в своей отрешённости положений индийской доктрины Навья-ньяя, то поклонник тантрических экзерсисов Норбу целиком полагался на погружение — самадхи, где все узлы развязываются как бы сами собой.

Поэтому им нечего было сообщить друг другу. Так ветер пролетает сквозь встречный ветер, как тень, не смешиваясь, покрывает чужую тень.

— Каковы ваши намерения, преподобный? — выказал вежливый интерес верховный лама, хотя уже знал из письма, привезённого Норбу, что тот надеется совершить паломничество в долину.

— Отправлюсь навстречу свету, — гость ограничился простейшим эвфемизмом.

— Ещё одна долина на вашем пути, — одобрительно кивнул лама Нгагван. Иносказание получилось нарочито двусмысленным, так как под «долиной» можно было понимать и секретную страну за перевалом, и одну из стадий умственного погружения.

Норбу давалась полная возможность «не понять» скрытый намёк и повернуть тему в русло духовных упражнений и прочей близкой ему материи. В этом случае верховный был готов показать гостю уникальные магические мандалы, написанные великими красношапочными ламами. Если же будет выбрана откровенность и речь коснётся таинственных сил, бушующих там, за перевалом Лха-ла, то Нгагван попробует предостеречь собрата от слепой веры. Майя — это отражение зеркала в зеркалах. Даже порвав цепи санскары и узрев полыхающий свет, человек может запутаться в тенётах иллюзии. Всепоглощающее сияние ослепляет свыкшиеся с мраком подземелья глаза. Взлёт к несказанным вершинам может присниться летящему в пропасть.

— Ещё одна долина, — сцепив сухие тонкие пальцы, повторил Нгагван. — Ещё один перевал… Последний?

Но йог не принял или, вернее, не понял словесной игры.

— Я готов, — просто ответил он, угадав недосказанное.

— Ваша решимость под стать заслугам, — умело польстил старик. — Недаром вам каждодневно слышится плеск волн в море освобождённых энергий… Что касается меня, то я никудышный пловец и вряд ли скоро увижу другой берег.

Какое бы эстетическое наслаждение испытал старый лама, если бы мог надеяться на то, что собеседник понимает его. Каждое слово было как зерно в чётках. Рассчитанная на посвящённого образная система не столько раскрывала мысль, сколько множила её бесчисленные оттенки. Давая понять, что не надеется в этой жизни достичь высшего просветления, верховный лама как бы намекал на совершенно иное знание, доступное именно ему, мыслителю, труженику, и ускользающее от интуитивистов, способных не более чем грезить среди ясного дня.

Норбу промолчал с неопределённой улыбкой. Все внешнее им воспринималось как тающий дым.

Слепя огранкой, рассыпались в ледяных испарениях непостижимые шлифованные камни. Складывался мгновенный узор и сразу исчезал, а гулкая пустота долго отщёлкивала протяжное эхо. В игре бесчисленных сочетаний замыкались и вновь разматывались зодиакальные циклы, и в случайно повторенной раскладке кому-то снилась, наверное, вспыхнувшая метеором чужая судьба.

То, что для Нгагвана было отвелеченной метафизической категорией, Норбу воспринимал со всей чувственной полнотой. Он был ликующей частицей, летящей сквозь мрак и холод к звёздному целому, застилавшему уже весь горизонт. За мгновение до встречи он готовился навсегда забыть однажды навеянный сон, чтобы разом вспомнить все-все и, прочертив небо, рассыпаться невидимой пылью.

— Как же вы доберётесь туда? — с едва уловимой ноткой осуждения спросил Нгагван Римпоче. Он явно давал понять, что не станет помогать человеку, который, увы, не нуждается ни в чьей помощи.

— Богатый саиб, который прибыл издалека с прекрасной апсарой, одетой мужчиной, взял меня в свой караван.

— Что? — едва владея собой, прошептал поражённый старик. — Белые люди тоже хотят проникнуть в долину?

— Они приехали издалека, чтобы увидеть свет.

Верховный мимолётно отметил, что язык Норбу беден и вместе с тем перегружен ненужными оборотами. Но не это взволновало его, совсем не это… Сбывались самые мрачные опасения. Чужие люди собирались, причём совершенно открыто, спуститься в зелёные низины с перевала Лха-ла!

Прямых запретов на это, конечно, не было. Но в течение столетий созрела и чётко выкристаллизовалась в сознании поколений традиция, нарушить которую было бы равносильно святотатству.

Удостоиться чести заглянуть за перевал мог лишь бескорыстный искатель истины, всей своей жизнью подготовивший себя к подвигу. А как же иначе?! Вполне возможно, что именно жизнь и была единственной платой за дерзновенную попытку. Недаром же в хрониках «Всепоглощающего света», подробно повествующих о каждом ушедшем за тринадцать столетий в долину, и словом не упомянуто о том, вернулся ли назад кто-то из них или же все навечно остались в «Стране образов» (ещё одно иносказание неистощимых хронистов).