Проснись в Никогда

Мысль о том, что сначала она загадочно исчезла из ящика комода в моей комнате, а потом внезапно объявилась столько лет спустя, воткнутая мне в шею ровно в тот миг, когда мы лежали на асфальте посреди дороги, вызвала у меня очередное потрясение. Это определенно был акт саботажа, верный способ избавиться от меня, заставить меня подумать о Джиме и отправить куда-то в прошлое. Тот, кто сделал это, хотел навредить мне, намеренно пытался лишить нас шанса проголосовать и вырваться из Никогда.

Кто из них это сделал?

— Хочешь печенья?

Я вздрогнула от неожиданности и с трудом сообразила, что стою в гостиной Мейсонов и смотрю в окно на Центральный парк, который с такой высоты казался архитектурным макетом с деревьями из миниатюрных ершиков. Один из приемных братьев Джима, Найлз, девяти- или десятилетний, протягивал мне печенья, зажав их столбиком между большим и указательным пальцем.

Я взяла одно:

— Спасибо.

Он прищурился:

— Ты новая девушка Джима?

— Нет. Мы с ним просто друзья.

— Будь осторожна, а не то отправишься туда же, — малыш скосил глаза, изображая сумасшедшего клоуна, — куда остальные.

Я рассмеялась.

— Постой! А это ты видела?! — воскликнул мальчик и пошел к большой красной картине Ротко, которая рухнула на пол у нас на глазах. Кусок стены за ней потемнел, судя по всему от плесени. — Смотри-ка! Прямо как в «Полтергейсте»!

Я натянуто улыбнулась и отошла в сторону, и тут Джим подвел ко мне свою мать.

— Мама, вот та девушка, о которой я рассказывал. Беатрис Хартли.

— Добрый день.

Миссис Мейсон была настоящей красавицей. Черный костюм облегал ее как перчатка. Она протянула мне руку с таким видом, точно это был ценный подарок. Я и забыла, каким холодом она способна обдать: скучающая улыбка, взгляд поверх моего плеча, такой, будто у меня за спиной всегда происходило нечто гораздо более занимательное — например, игры дельфинов, выпрыгивающих из воды.

— Дорогая, ты поговорила с Арти Гроссманом о Кэррин?

Появился мистер Мейсон, невысокий, загорелый, с уложенными в виде шипов волосами и цепким, как у всех магнатов, взглядом. Зубы у него были крупными и неестественно белыми: казалось, что, если выключить электричество, они будут светиться в темноте.

— Папа, это Беатрис, — сказал Джим.

Мистер Мейсон тепло улыбнулся и пожал мне руку:

— Ты учишься вместе с Джимми в Дарроу-Харкер, да? Ну и как тебе тамошние замшелые традиции и фальшивые улыбки?

— Нормально.

— Превосходно… Превосходно… Глория, так ты поговорила с Арти?

— Сейчас поговорю, — отозвалась миссис Мейсон, устремляясь прочь. На ее лицо вернулась улыбка. — Приятно было познакомиться, — не слишком убедительно бросила она мне через плечо.

Я не могла оторвать глаз от этих двоих, гадая, как они повели себя, узнав о гибели Джима. Что они стали делать, все эти лощеные, надушенные люди? Выл ли кто-нибудь из них, едва не теряя рассудок, как я, или их жизнь просто потекла дальше?

Джим был мертв. Он лежал в гробу под могильным камнем с надписью «Ныне вступаешь в жизнь вечную», на кладбище Слипи-Холлоу. Здесь, в залитой солнцем квартире с толстыми стенами и мраморными полами, этого нельзя было представить.

Джим улыбнулся им вслед. В моем взгляде он, похоже, по ошибке прочел восхищение.

— Они познакомились в метро, когда обоим было по двадцать лет. И двадцать восемь лет спустя по-прежнему безумно влюблены друг в друга. Совершенно непростительно. Идем.

Он снова ухватил меня за руку. Мы двинулись сквозь толпу мимо безмолвных слуг в серой форме. Официант пронес поднос с крошечными треугольными сэндвичами, похожими на уголки накрахмаленных носовых платков, выглядывающих из кармана. Джим потащил меня к выходу из гостиной мимо двух его братьев и сестры, перебрасывавшихся мячом в холле («Что за невоспитанность!» — крикнул им на ходу Джим), мимо обитой дубовыми панелями библиотеки со стремянкой, позволявшей достать с полок любое из тысяч первоизданий в кожаных переплетах, мимо столовой с современной стальной люстрой, похожей на гигантского тарантула. Через два года я буду сидеть здесь за рождественским ужином, и за все время его мать не скажет мне ни слова. А его отец будет называть меня Барбарой.

Джим приволок меня в какую-то комнату и закрыл за мной дверь. Это оказалась его спальня, сумрачная берлога рок-звезды, где царил настоящий бедлам: стены увешаны электрическими гитарами, все горизонтальные поверхности завалены нотными листами с нацарапанными от руки четвертными нотами и половинными паузами. Синтезаторы. Макинтошевская стереосистема. Три ноутбука. Груды растрепанных тетрадей с вываливающимися страницами, на которых обретали форму записанные кошмарным почерком тексты песен. Биография Дженис Джоплин. «Суини Тодд: оркестровая партитура». Вставленная в рамку программка с выступления Брюса Спрингстина в Медисон-сквер-гарден с его автографом и припиской: «Люблю тебя, Джимми. Продолжай слышать музыку. Брюс». По углам валялись мятые трусы, футболки и свернутые в рулоны плакаты.

Джим принялся рыться на полке в поисках че-го-то.