Проснись в Никогда

В живых должна была остаться не я, а Марта. Я никогда не была хорошей. Раньше я почти никогда не видела сути вещей. Этому меня научила Марта. Мы клянемся, что видим друг друга, а на самом деле смотрим на океан через замочную скважину. Мы считаем, что в точности помним прошлое, но наши воспоминания причудливы и обманчивы, как сны. До чего это просто — ненавидеть признанную красавицу, восхищаться гением, любить рок-звезду, доверять хорошей девочке.

Но для каждого из них это не единственное проявление.

Мы все — антологии. В каждом из нас — тысячи страниц, заполненных сказками и стихами, детективами и трагедиями, забытыми историями в конце книги, которые никто никогда не прочтет.

Самое большее, что мы можем сделать, — это протянуть друг другу руки и помочь преодолеть неведомое. Лишь держась за руки, мы найдем тропки, ведущие сквозь тьму, сквозь джунгли и города, мосты, перекинутые над самым мрачными безднами. Твои друзья будут идти вместе с тобой, держа тебя изо всех сил, даже если их больше нет рядом.

—

Два года спустя после аварии я опубликовала свой выдуманный саундтрек.

Его выпустило небольшое издательство из Миннеаполиса — «Книги не для всех». Даже они плохо понимали, что с этим делать. Покупателей музыкальных альбомов к несуществующим фильмам не так много.

Однако, получив от издателя четыре пахнущих типографской краской альбома, я плюнула на учебу и поехала на поезде в Сент-Луис. Там я пересела на автобус до Винвуд-Фоллз, а оттуда пошла пешком мимо розовых кирпичных особняков с ракушками фонтанов на стенах — и оказалась на кладбище Арденвуд. Вооружившись картой, я устроила себе небольшую экскурсию, пройдя мимо мавзолеев знаменитых писателей и промышленных магнатов, и свернула в сторону, когда нашла участок свежих захоронений.

К могиле Уитли, стоявшей на холме, вела выложенная камнем тропинка. Остановившись перед мраморным надгробием, я не смогла удержаться от слез, потому что для памятника Линда выбрала слова из «Бессмертной» — это была одна из лучших песен Джима. Значит, она догадалась зайти в аккаунт Уитли на «Инстаграме» и откопала там эту песню. Раз так, я, возможно, заблуждалась и на ее счет. Может быть, она все-таки понимала свою дочь.

Она живет — рой светлячков в моей голове.
Я не забуду ее, даже когда умру.
Она моя память, песня моя она.
Она — дорога, пусть машина давно скрылась за поворотом.
Она — подушка в изголовье моей кровати.
Она — мои невысказанные слова.
Когда солнце угаснет и земля станет пустыней,
Она будет отзвуком тишины, что останется после всего.

Я положила рядом с цветами маленький альбом и зашагала прочь.

В Сент-Луисе я села на новоорлеанский поезд, а потом на автобусе с неисправным кондиционером добралась до Мосс-Блаффа, где каждый угол так зарос испанским мхом, что городок, казалось, отпустил трехдневную щетину. Пройдя восемь миль пешком, я добралась до дома Киплинга.

К моему удивлению, дом оказался в точности таким, как Киплинг его описывал, — обветшалый белый особняк с облупившейся краской, по двору которого разгуливал белоснежный петух. Я всегда считала, что его рассказы слегка преувеличенны, но оказалось, что он опустил множество колоритных деталей — взять хотя бы зеленый «кадиллак», стоявший посреди подъездной дорожки, сквозь днище которого пробивался бурьян, точно волосы, торчащие из ушей старика.

Я оставила альбом на качающейся скамейке, установленной на террасе. Уходя, я оглянулась: согбенная седая женщина в зеленом домашнем халате разглядывала книгу. Она проводила меня озадаченным взглядом.

Затем настал черед Лос-Анджелеса: два дня я неслась на поезде мимо пустынь, торговых центров и пальм. В городе я села на автобус до Монтесито, откуда пешком дошла до дома Кэннона, викторианского особняка, выкрашенного кремовой краской. Я пропихнула альбом в почтовый ящик и вприпрыжку сбежала с крыльца, когда заверещала автомобильная сигнализация. Мужчина, поливавший газон на противоположной стороне улицы, оторвался от своего занятия и посмотрел на меня.

Три дня спустя я прибыла в Провиденс, Род-Айленд. Я прочитала семь детективов и двенадцать журналов, у меня закончилось чистое белье и заклинило шею. Последние четыре мили я прошла с ощущением странного спокойствия, и к «Автомастерской Зиглера» подошла сразу после заката.

За стойкой никого не было. Свет почти везде выключили. Я сунула альбом в окошко рядом со знаком «Кофе 99 центов» и уже собиралась уходить, когда открылась дверь гаража.

— Я могу чем-то вам помочь?

Я обернулась. Это был отец Марты. Я никогда с ним не встречалась, но у них были одинаковые подбородки и одинаковые очки с толстыми стеклами. На нем был замасленный комбинезон, и он на ходу вытирал руки о какую-то ветошь.

Я представилась, сказав, что была старой подругой Марты.