Простая милость

На улице стоял зной. Солнце сбрасывало жару вниз, а тротуары накапливали ее и припекали подошвы наших кроссовок. Битум, заполнявший трещины в асфальте, превратился в черную размазню, и мы внимательно смотрели под ноги. Мы миновали парикмахерскую «Бон-Тон», сквозь открытую дверь которой разносились спокойные мужские голоса и запах масла для волос. Миновали банк, который в тридцатые годы обнесли Красавчик Флойд и ребята Мамаши Баркер и который уже давно был предметом моих смелых мечтаний. Миновали магазин за магазином, пустовавшие среди дремоты того жаркого дня на исходе июня. Мы держались в тени навесов и не разговаривали, Джейк смотрел в тротуар и тяжело дышал от раздражения.

Магазины остались позади, мы шагали по Мэйн-стрит в направлении Тайлер-стрит. Дома на холмах были старые, многие в викторианском стиле, и, хотя плотные шторы были завешены от жары, время от времени из прохладного полумрака до нас доносились звуки трансляции волейбольного матча. Свернув на Тайлер-стрит, мы направились к Равнинам. Я чувствовал, как злость в Джейке раскаляется, словно асфальт у нас под ногами.

— Забудь о нем, — сказал я. — Он говнюк.

— Не го-го-говори этого.

— Но ведь он такой и есть.

— Не го-го-вори этого слова.

— Говнюк?

Джейк метнул в меня убийственный взгляд.

— Не позволяй ему давить на тебя. Он никто.

— Никто не бывает ни-ни-никем, — сказал Джейк.

— Еще как бывает! Я знаю, что говорю.

На Равнинах возле железнодорожных путей вздымались зерновые элеваторы. Высокие и белые, они соединялись мостиками и транспортерными лентами. Была какая-то суровая красота в том, как они неподвижно стояли на фоне неба, напоминая костяные изваяния. Рядом с ними пролегал подъездной путь, на котором загружались вагоны-зерновозы, но в тот день рельсы были свободны, а элеваторы пустовали. Мы прошли железнодорожный переезд на Тайлер-стрит. Джейк зашагал дальше по направлению к дому. Я остановился, развернулся вправо и последовал за своей тенью, короткой и черной, вдоль рельсов, по направлению к востоку.

— Что ты делаешь? — спросил Джейк.

— А ты как думаешь?

— Нельзя играть на путях.

— Я не играю. Просто прохаживаюсь. Ты идешь, или будешь торчать тут и реветь?

— Я не реву.

Я шагал по рельсу, будто по канату. Шагал сквозь волны зноя, среди ароматов горячего щебня, покрывавшего дорожное полотно, и креозота, которым были пропитаны шпалы.

— Но и не идешь, — сказал я.

— Иду.

— Вот и иди.

Его тень догнала мою, он зашагал по соседнему рельсу, вместе мы прошагали Равнины до самого конца и теперь, сами того не ведая, шагали по направлению ко второй смерти, произошедшей в то лето.

Долину реки Миннесота более десяти тысяч лет назад образовали водные потоки, вырвавшиеся на свободу из ледникового озера Агассис, которое покрывало часть Миннесоты, Северной Дакоты и центральной Канады и занимало площадь большую, чем весь штат Калифорния. Широкий и глубокий желоб, прорезавший местность, назывался рекой Уоррен. Теперь от этой великой реки мало что осталось. Летом местность вдоль ее берегов зеленеет соевыми бобами, кукурузой и рожью, которая волнуется от ветра, как океан. В старых лиственных рощах ветви деревьев облеплены гнездами крачек Форстера и черных крачек, больших голубых цапель и белых цапель, лысых орлов, камышевок и прочих птиц, которые здесь столь обыкновенны и многочисленны, что наполняют воздух, будто одуванчиковый пух. Протяженность реки почти четыреста миль, вода в ней коричневатого цвета, вытекает она из Лакки-Парл, Говорящего Озера, а заканчивается у Миннеаполиса и Сент-Пола.

На всем протяжении реку несколько раз пересекает железная дорога. В 1961 году тринадцатилетнему подростку казалось, будто железнодорожные пути доходят до самого горизонта, из-за которого доносятся звуки, призывающие в большой мир.

В полумиле от Равнин над рекой нависала длинная эстакада. У края железнодорожной насыпи были заросли дикой ржи, ежевики и чертополоха. С этой эстакады иногда удили рыбу, хотя это было довольно опасно. Именно здесь погиб Бобби Коул.

Я остановился.

— Что ты хочешь сделать? — спросил Джейк.

— Не знаю.

Честно говоря, я искал подтверждения одной догадки, которая раньше не приходила мне в голову. Бобби Коул рыбалкой не увлекался, поэтому, насколько я мог судить, он пришел сюда поесть спелой ежевики или посидеть на эстакаде, понаблюдать за рекой и повысматривать карпов, сомов и щук, которые иногда проплывали у самой поверхности. Я занимался здесь именно этим, и Джейк тоже, когда приходил вместе со мной. А еще мы кидали в реку веточку и пуляли в нее щебенкой, набранной между шпалами. Однако офицер Дойл предположил, что с Бобби приключилось что-то пострашнее, чем просто трагическая случайность, когда мальчуган чересчур замечтался и не услышал, как с грохотом надвигается смерть. Это заставило меня задуматься.

— Хочешь покидаться щебенкой? — спросил Джейк.

— Нет. Молчи. Слушай.