Простаки за границей, или Путь новых паломников

Не прошло и десяти минут, как я оделся и вышел из шатра. Стены салона были сняты, осталась только крыша, поэтому, сидя за столом, мы могли любоваться величественной панорамой гор, моря и подернутой дымкой долиной. Пока мы завтракали, неторопливо взошло солнце, и в его лучах все вокруг засияло и заискрилось всеми цветами радуги.

Горячие бараньи котлеты, жареная курица, омлет, жареный картофель и кофе – и все превосходное. Таково было меню. Приправой служил зверский аппетит – следствие трудного переезда накануне и освежающего сна на чистом воздухе. Спросив вторую чашку кофе, я оглянулся через плечо – и… О чудо! Наш белый лагерь исчез, точно по волшебству!

Поразительно, с какой быстротой эти арабы «свернули шатры», и еще поразительнее, с какой быстротой они собрали все хозяйство, не забыв ни одной мелочи, и исчезли.

В половине седьмого мы уже были в пути, и казалось, вся Сирия тоже пустилась в путь. По дороге нескончаемой чередой тянулись караваны мулов и верблюдов. Кстати, все это время мы пытались понять, на что похож верблюд, и теперь наконец поняли. Когда он опускается на все четыре колена и прижимается грудью к земле, чтобы удобнее было его навьючить, он, пожалуй, похож на плывущего гуся, а стоя напоминает страуса с лишней парой ног. Верблюды не красавцы, а выпяченная нижняя губа придает им чрезвычайно нахальное выражение[38]. Ступня у них громадная, плоская, раздвоенная и оставляет в пыли след, точно от пирога, из которого уже вырезан кусок. Верблюд неразборчив в еде. Будь ему по зубам могильный камень, он бы и камень сжевал. Здесь повсюду растет чертополох, весь в таких иглах, которые, по-моему, проколют любой ремень; если напорешься на такую колючку, поможет разве что крепкое словцо. Верблюд не брезгует и чертополохом. И по всему видно, что блюдо это ему приятно. По-моему, если подать верблюду на ужин бочонок гвоздей, это будет для него царское угощение.

Раз уж я заговорил о четвероногих, упомяну, что моего теперешнего коня зовут Иерихон. Он – кобыла. На своем веку я повидал немало замечательных лошадей, но такой еще не встречал. Я хотел заполучить пугливую лошадь, и эта вполне отвечает требованию. Мне казалось, что раз лошадь шарахается, значит, она горяча. Если я прав, то другой такой горячей лошади нет на свете. Она пугается всего без разбору. Она смертельно боится телеграфных столбов; на мое счастье, они тянутся по обеим сторонам дороги, не то я всегда падал бы на один бок. А это скоро прискучило бы. Иерихон шарахался от всего, что нам попадалось на пути, кроме копны сена, – к ней, мне на удивление, он подошел с самой безрассудной отвагой. И кто не отдал бы дань восхищения присутствию духа, которое он сохранял при виде мешка с ячменем! Когда-нибудь эта сверхъестественная дерзость будет стоить ему жизни.

Резвостью он не отличается, но, я думаю, он все-таки пронесет меня по всей Святой Земле. Одно нехорошо: хвост у него куцый – не то его отрубили, не то Иерихон случайно сам отсидел его, и с мухами он воюет при помощи копыт. Все бы ничего, но когда он пытается задней ногой лягнуть муху, сидящую у него на голове, это уже слишком. В один прекрасный день это доведет его до беды. У него есть еще привычка – оборачиваться и кусать меня за ноги. Я бы ничего не имел против, да только не люблю чересчур фамильярных лошадей.

По-моему, владелец этого сокровища ложно судил о нем. Он воображал, будто его конь – гордый, необъезженный скакун, – но это ошибка. Я знаю, что тот араб думал именно так, потому что, когда он вывел Иерихона на смотр в Бейруте, он все дергал его за поводья и покрикивал по-арабски: «Ну-ну, шалишь? Удрать норовишь, бешеный, шею сломать захотел?» А Иерихон ни о чем подобном и не помышлял, и вид у него был такой, словно он хочет прислониться к чему-нибудь и подумать на покое. К этому он склонен и сейчас, когда не шарахается от собственной тени и не воюет с мухами. Вот удивился бы его хозяин, когда бы знал это.

Весь день мы ехали по историческим местам. В полдень сделали трехчасовой привал в Мексехе – там, где Ливанские горы сходятся с горами Эль Кинейсех, и позавтракали, глядя вниз на необъятную ровную Ливанскую долину, похожую на цветущий сад. Вечером мы остановились неподалеку от этой долины, и теперь вся она открыта нашим взорам. Нам виден длинный, как спинной хребет кита, гребень горы Хермон, подымающийся над горами на востоке. И сейчас на нас падают «слезы Хермона», и шатры наши промокли насквозь.