Прости…

– Боже ж ты мой, мамочка! Вин вернулся, да с какой елкой! Слушай, перезвоню попозже. Да, настоящая! А какой ей еще быть? Ты думаешь, у нас в лесу искусственные елки растут?! Пока. Да, есть у нас гирлянда, я тебе сегодня уже говорила. Нет. Не проверяла. У меня есть запасные лампочки. И облатка тоже есть. Нет, не знаю, освященная или нет. В «Реале» не крестят и не освящают. Всё, пока. Какие вареники? Ну естественно. Не знаю, прыскали капусту или нет, на квашеной не видно. Обычная, из продовольственного. Нет, маковый пирог не пекла, купила. Никого не отравлю. Ну что ты несешь, чушь какая-то! Да. Белая скатерть. Вышитая, от бабушки. Нет, не дырявая. Вин не любит селедку. И в сметане тоже не любит. Двенадцать блюд?! Ну разве что поставлю на стол баночки с детским питанием Джуниора. Что ты? Да, обязательно. Сделаю ему что-нибудь французское… Нет, не то, что ты думаешь, я не столь вульгарна. Что ты говоришь? Да, запечем карпа. Нет, Джуниору не дам, и костями он не подавится. Всё, хватит выдумывать! Пока! Нет, на исповеди я не была. Ну не была, и всё. Если ты нагрешила, то сама сходи, а за мной нет никаких грехов. На рождественскую службу? Не знаю. Подожди секунду… Вин, мы идем на рождественскую службу?

– Естественно, идем. Как это – Рождество без рождественской службы? Пойдем в часовню при монастыре камальдулов.

– Ты слышала? Вин, оказывается, религиознее меня. Да, мама, будем на службе! У камальдулов. – Говорила она всё более нетерпеливым голосом, прижимая трубку к губам. – Джуниор? А куда ему еще? Джуниор пойдет с нами. Почему это к камальдулам его не пустят?! Ты что такое говоришь?! Джуниор – мальчик, напомню тебе, мама. У тебя внук, а не внучка. Пока что. Женщин и девочек монахи не впускают, это правда, но двенадцать раз в год делают исключение и впускают всех. Рождество как раз такой день. Я абсолютно уверена!!! Всё, пока. Я говорила тебе, мама, что позвоню потом. Сейчас времени нет. Мне еще вареники готовить. – Закончила разговор, положила трубку рядом с засыпанной мукой столешницей и подбежала к нему. – Ты ведь знаешь, как с мамой разговаривать. Всё ей надо знать. Она всегда такая была. – Встала на цыпочки и поцеловала его в щечку. – Как же тебя долго не было, Вин. Уж и не знала, что делать. А елочка – супер.

Схватила ее за макушку и поволокла в гостиную. На низком шестиугольном массивном табурете лежала привязанная к сиденью тяжелая чугунная крестовина. Из-за Джуниора, который сейчас проходил очень опасный этап трогания, хватания, таскания, толкания, роняния, раскурочивания, разбивания всего, что находилось сперва в зоне доступности его взгляда, потом – в зоне доступности его ручонок, решили, что в этом году поставят елку на чем-нибудь посолиднее, в меру для него недоступном. Крестовину – «настоящую, довоенную, а не из хлипкого пластика, как сейчас делают», – добытую из недр подвала, подарила им старуха Бжезицкая, а тяжелый, проеденный древоточцем дубовый табурет – настоящий инженерный шедевр – на четырех деревянных ножках, со свинцом, залитым в сиденье, они купили еще осенью буквально за гроши на ярмарке старья во время экскурсии в Казимеж на Висле. Табурет с елкой на нем – это была идея Агнешки – они отделят от остальной комнаты узкой занавеской типа пляжной. Приколят на нее несколько праздничных блесток. Джуниор встанет перед ними, может, какую и сомнет, может, оторвет, может, даже оближет, зато они смогут относительно спокойно отметить сочельник.

– Мы ведь уже сейчас можем выпить вина, можем? Перед завтраком? Ты ведь это лучше меня знаешь, мой католик-теоретик. Это ведь сегодня не грех, верно? – спросила она, прижимаясь к нему, когда он вернулся в кухню.

– Вино! Проклятье! Совсем забыл… – крикнул он, выбегая из кухни.