Прости меня, если сможешь

Визит Беллы открыл мне глаза. Просто глядя на эту женщину — привлекательную, интересную, пусть привычную, но по-хорошему привычную, я думал только о той, которая неделю назад стонала и кричала подо мной, которую последнюю неделю мне хотелось попеременно то выгнать, то придушить, которая жаловалась на кухне ласке о том, что скучает по мне. Я не знал, что это было — правда или умелая ложь. Может быть, она почувствовала мое присутствие, как чувствовала тогда в ванной, и выдала этот спектакль. В конце концов, она обвела вокруг пальца высшие полицейские чины и всю систему государственной безопасности вместе взятую, что ей какой-то там бывший архитектор — на один зуб.

Я мог сколько угодно ее желать, но откуда мне было знать, что я желаю ее, а не созданный для меня и тщательно поддерживаемый образ? Может, и в ее признании была манипуляция? Она сказала это тогда, когда посчитала нужным, чтобы надавить на одной ей известные точки, и ведь успешно же. Белла, уходя, спросила меня, что я думаю делать с темной, считаю ли я, что она достойна свободы. И тогда я принял решение. Пожалуй, самое очевидное в данной ситуации. Я не мог сдать ее властям, не мог перевести другому надзирателю, зная, кто она на самом деле. Но мог отпустить. Если хотя бы доля того, что она говорила мне, правда, она действительно уедет. И на этом все будет кончено. Если же она меня обманула, то я собственными руками выпущу в мир нового лидера второй волны темного Сопротивления. Перспектива, конечно, так себе, но вариантов больше не было.

Я не был готов к тому, что она позовет меня с собой. И, признаться, просто растерялся, а потому и ответил нечто неопределенное. Впрочем, не было заметно, что она сильно расстроилась. Удивилась — ну и чего этот дурак лечиться не хочет? — это да. Но не расстроилась. И славно, в общем-то, мне не хотелось, чтобы она чувствовала, будто чем-то мне обязана. Впрочем, мне и ее отъезда не хотелось, но тут уж…Она не могла остаться, и я понимал, почему. А я не мог уехать. Не мог оставить мать и сестер. И, как это ни странно, эту страну. Я слишком много потерял, защищая ее, и уехать теперь — это оставить горькое разочарование, что все это было просто зря.

Не удержавшись, я все же невесомо провел костяшкой по белой, слегка подсвеченной рассеянным светом линии плеча. Влюбился, как мальчишка. В нее настоящую или в созданный образ — так ли это важно? Даже если все правда, держать ее при себе на цепи в браслетах было бы жестоко и эгоистично. Ладно. Подъем, Мэтт Тернер, хватит уже тут нюни распускать, как девица прошлого века.

Время.

*** Звонок в дверь раздался, когда мы завтракали. Лиза, взъерошенная и сонная на вид, которая только-только надкусила свой бутерброд, вскинулась, но я ее остановил и пошел открывать сам.

— Мэтт, дружище! — на пороге стоял Том.

Я на всякий случай глянул на часы.

— Тебя что ни свет ни заря подняло? — изумился я, пропуская друга в дом. Ему от порога до порога только полтора часа пути.

— А, я не ложился, — махнул тот рукой в ответ, без приглашения направляясь на кухню вперед меня. — Кофе есть? Мисс Миллс, доброе утро! Нет-нет, вы не вставайте, я сам! Кстати, это вам.

Чуть промедлив с запиранием двери, я вошел на кухню как раз в тот момент, когда Том сгрузил на стол перед Лизой достаточно объемную коробку, которую держал подмышкой. На двойной вопросительный взгляд, он пожал плечами и бросил, потянувшись за туркой:

— Ты просил выяснить, не уцелело ли что-то из личных вещей Миллсов. Вот — все, что удалось найти. Не так уж много, конечно, но…

— Спасибо, — поблагодарил я друга.

— Спасибо, — эхом отозвалась Лиза, глядя на меня.

Она обхватила коробку ладонями, притянула ближе, но не торопилась открывать. Впрочем, на ее месте я бы тоже, наверное, предпочел бы это сделать без свидетелей. Я отвел взгляд от голубых глаз, и выдернул свою кружку из-под носа у Тома, который вознамерился ее экспроприировать.

— И ты притащился сюда в шесть с лишним только для того, чтобы отдать мисс Миллс личные вещи?

— Может, я просто проезжал мимо, — ухмыльнулся Том.

— Прямо эпидемия какая-то, мимопроезжательная, — пробормотал я, усаживаясь рядом с темной и вместе с ней наблюдая с легким изумлением, как ворвавшийся гость энергично хозяйничает на незнакомой ему кухне, полагаясь на логику, интуицию и божественное провидение.

— Его на темную магию проверяли? — полушепотом произнесла Лиза, чуть наклонившись ко мне. — Не может человек в шесть утра выглядеть таким бодрым.

— Может! — весело возразил друг. — Если вторые сутки живет на кофеине и желании кого-нибудь пристрелить. Последнее, ответственно заявляю, — особенно бодрит!

Он, наконец, прекратил суетиться, сел напротив нас, вцепившись в чашку с кофе, как в свое единственное спасение, и как-то сразу стало заметно, что веселость и бодрость не более чем маска, даже скорее костюм, такой, скелетообразный. Который поддерживает тело и не позволяет ему расползтись бесформенной печальной массой. Под глазами у Тома залегли тени, возле губ прорезались жесткие складки, а взгляд был тяжелым и мрачным.