Прости меня, луна

Стелла знала отца, поэтому не удивилась, что он не захотел слушать няньку. Действительно, кто Мякиня такая, чтобы царь поверил в ее бредни? Увезти царевну в монастырь, вместо того, чтобы выгодно отдать замуж?

— Я смогу вернуться? Ну, когда меня научат управляться с даром? Я получу назад свое имя?

Нянька так и не подняла глаза. Всего-то на один вдох-выдох замялась, но страх сжал сердце царевны.

— Сто-о-о-й! — донеслось снаружи и повозка, дернувшись, замерла.

Ржание лошадей, топот ног, встревоженные голоса заставили женщин вытянуть шеи, чтобы взглянуть в окошко. Нянька вытащила тряпицу, о которую совсем недавно вытирала руки, и мазанула ею по запотевшему стеклу.

За окном стояла ночь. Всполохи факельного огня вдоль дороги, лай собак, которые никак не должны были здесь появиться, и знакомый до боли голос.

— Где моя дочь? Где?!

— Отец?

— Царь-батюшка? — даже при неярком свете лампы было заметно, как побледнела Мякиня.

Надежда захлестнула царевну.

«Он приехал за мной! И я не отправлюсь ни в какой монастырь, где у меня отнимут имя. Папа обязательно что-нибудь придумает! Он уже, наверное, придумал!»

Стелла схватилась за ручку двери, чтобы вылететь навстречу отцу, но Мякиня больно сжала ладонь воспитанницы.

— Не смей уходить. Если откажешься от монастыря, твоя сестра умрет.

— Няня, кто ты?..

Где та добрая старушка, что любила рассказывать сказки и петь жалостливые песни про несчастную судьбу сиротинушки? Где та заботливая нянька, что бережно расчесывала волосы и приговаривала, какая царевна умная, раз не кичится тем, что дано по праву рождения, а дружит с простолюдинами? Где та разумная женщина, которая всегда вставала на защиту подопечной и не пасовала даже перед царицей?

Строгое лицо, холодные глаза, немереная сила в цепких руках. Она как будто и ростом выше стала, расправила плечи, сделав осанку горделивой…

— Кто ты, Мякиня?..

Глава 5

— Дочь! — дверь распахнулась, впуская морозный воздух. В его клубах появился царь. В лохматом полушубке больше похожий на медведя, чем на человека.

Царевна встала, но не подала даже руки, хотя отец надеялся, что та кинется навстречу, и он сожмет родное дитя в объятиях.

«Не простила?»

Виноват. Сильно виноват был правитель Лунного царства перед дочерью. За то, что не смог уберечь мамку, за то, что не защитил ее, кроху, смолчав, когда девочку отсылали в гостевой дом. За то, что не умел противостоять царице, которая, не иначе как, приворожила его, ведь трудно объяснить даже самому себе, почему ни разу не отказал, безропотно принимая любую кривду, вырвавшуюся из ее уст, за правду.

Взять хотя бы тот самый первый раз, когда он после удачной охоты остановился у своего воеводы — друга и главного помощника. Ночью Ирсения пришла в покои, отведенные государю, и возлегла с ним, а наутро Берелив, как ни старался, ничего не вспомнил, кроме того факта, что удивился, как охрана постороннего пропустила. Стража, должно быть, подкуплена была. Или спала крепко. Ничего не видели, ничего не слышали. Опоили?

Доказательством греха служили испачканные простыни на кровати Ирсении, а не на его. Откуда? Говорят, сам пришел. И слуги тому поручители. Видели. Вот и следы есть — свеча капала, оставляя по всему пути восковые пятна. Но откуда ему вообще знать, где дочки воеводы спаленка?

Снасильничал? Да отродясь за ним такого не водилось…

И нет бы воспротивиться, провести дознание, а то и казнить в назидание остальным заговорщикам, пошел за невестой в храм, как телок на заклание. С улыбкой и готовностью во всем потакать.

За всю жизнь лишь десять дней, десять коротких дней, был он по-настоящему счастлив. И не с Ирсенией, к которой до сих пор сохранилась болезненная тяга, а с Ходицей, что нашла его в заснеженном лесу раненного, невесть как отогнала волков, на тут же сооруженных волокушах дотащила до хижины и выхаживала, выхаживала, выхаживала.

Ходица… Ее имя было созвучно с холодной водицей, что уймет боль, очистит раны, заживит их. Зацелует, залюбит. Одарит лаской. Такой, какую никогда Берелив не получал от капризной супруги, наказанной вместе с ним за спесь и гордыню бездетностью.

Он был счастлив, пока охрана разыскивала своего царя, чьи следы занесла снежная буря. И не государем он был в той уютной хижине, а простым мужчиной, охотником, попавшим в беду.

Через девять месяцев словно позвала. Стало невозможно находиться во дворце, душа рвалась в дальний лес. Собрал ватагу охотников, псов, натасканных на дичь, и уехал в ночь.

Как не заблудился? Вела, должно быть, золотая звезда, которая и в ту ночь, перед бураном, слепила глаза, когда он обессиленный лежал рядом с погибшим конем. На нее и сейчас Берелив смотрел и молился, чтобы успеть.

Не успел. Ходица умирала. Лишь хватило сил на прощальный поцелуй и наставление: «Береги ее».

Девочка, дитя любви. Даже не думал спрятать, отдать какой-нибудь крестьянке, чтобы тайком навещать.

Летел словно на крыльях к супруге.

— Вот! У нас с тобой теперь есть дитя! — ведь знал, как царица кручинится, что не может зачать. Уже больше пятнадцати лет, а нет и намека, что счастье случится.

Повинился, конечно.