Прости меня, луна

В этом году зима не удалась, снег еще не покрыл землю, а потому принесенные лилии смотрелись белым пятном на темном граните. Несколько женщин, чьи лица скрывали черные вуали, несколько мужчин с непокрытыми головами и девочка лет одиннадцати-двенадцати, которая вцепилась в руку отца. Лоза узнал его по бородатому изображению на монете, которая как раз сейчас в компании подружек лежала в его кармане. На поминальную службу впервые пожаловали царь Берелив с дочерью. Нет, Лунный царь и до сегодняшнего дня не пропускал ритуал, но царевну с собой взял впервые.

Как ни старался Лоза угадать, кем были скорбящие, ничего не получалось: они не обращались друг к другу по именам, молча клали цветы у колокола и также молча расходились в разные стороны — Берелив прыгал на коня, остальные забирались на драконов и растворялись в небе.

Лоза ни разу не пропустил встречу молчаливых людей. Он терпеливо ждал, но к вящей своей досаде никак не мог дождаться, когда же к ним присоединятся еще двое. Пусть даже не двое, хотя бы один. Змей. Бахриман безошибочно угадал бы его по рыжей шевелюре.

В такие моменты закрадывалась в душу подлая мысль — а не Змей ли с Лилией виноваты в гибели монастыря, уж слишком вовремя уехали. Молодой дракон, конечно, наивен, но Лилия совсем не такая. С виду простушка, а внутри кремень. Подмяла бы под себя парня одним движением брови. Лоза наблюдал за ней, как наблюдал за многими: ее взгляд то скользил равнодушно, то становился тяжелым, душным. Так и хотелось рвануть ворот, а то и встать на колени и закрыть голову руками. Лишь с Луной она оттаивала, теплела.

Если бы ему довелось биться об заклад, то он поставил бы на то, что Лилия скрывает жуткую тайну, в которой никогда и никому не признается.

«Нет, не она Зло. Не смогла бы она так хладнокровно обречь подругу на смерть. И Ветер ей нравился. Если бы не Змей, так и вздыхала бы по нему».

Бахриман, рожденный убивать, верил, что непременно разгадает, если за милым девичьим ликом будет скрываться убийца. Его веру укрепляло еще и то обстоятельство, что он вовремя заметил изменения в Осоке и Стреле, и не дал им погубить Луну. Ему даже показалось, что кто-то весьма искусно вытянул из девушек душу, а взамен одарил гнилью, уж слишком заметны были те изменения. А уж когда подруги вместо того, чтобы пойти на стрельбище, свернули в коридор, ведущий в библиотеку, а Стрела сняла с плеча лук и потянулась за стрелой, сразу сообразил, кого они избрали мишенью. Едва успел скинуть браслет, мешающий открывать портал. И чуть не опоздал. Хорошо, что Ветер шел в ту же сторону и сообразил напором ветра стукнуть Луну в спину.

Лоза протер глаза, силой возвращая себя из ушедших событий.

Наступили сумерки.

Поминальщики разошлись, кивнув друг другу на прощанье, а Змей так и не появился.

С озера подул стылый ветер. Из-за теплой зимы водоемы так и не покрылись льдом.

Протяжно завыли утопленницы — они тоже оплакивали погибших. С тех пор как Лоза побывал у них, понял — иного им не дано. Мавки на болоте пели, заманивая путников, а длинноволосые девы плакали.

«Что в жизни у них не случилось радости, что в посмертии не избежали горести».

Лоза поднялся в полный рост. Ветер взметнул отросшие кудри-пружинки, поиграл с ними, бросил в лицо. Достав из кармана одну из шелковых лент, бахриман связал волосы, потом взмахнул рукой и шагнул в магические врата. Через мгновение он стоял на берегу озера.

Утопленницы ждали — повисли на бревне-плавуне, и появившаяся луна тускло освещала их белые тела.

— Принес ленты? — капризно спросила одна из них и, увидев утвердительный кивок, поднырнула под бревно. Выбралась на камень, наполовину утопленный в воде, отжала длинные волосы. Лоза достал из кармана связку лент, протянул девушке. Верисея — дочь старосты, погубившая семью, влюбившись в кровососа, выбрала красную. Вскоре подплыли остальные, разобрали ленты и вплели в косы.

«Хоть какая-то радость».

— Я еще принес шелка, — бахриман скинул с плеча суму, из которой выскользнули на береговую гальку куски ткани.

— Зачем они нам? — удивилась Верисея и бесстыдно огладила распухшее тело. — Нам нагими находиться привычнее.

— Красиво, — Лоза выбрал один отрез, развернул его, и тот искрами засеребрился под луной. — Будете то кутаться в шелка, то играть с ними.

Он показал, что ткань легка и струится как вода, ловко соорудил из нее цветок, потом распустил, связал в жгут и словно венец набросил на голову дочери старосты.

— Дай мне! И мне! Мне тоже, — защебетали утопленницы. Любуясь шелком, их горестные лица разгладились, глаза зажглись интересом, а на губах заиграли улыбки. И пусть их оскалы были жутки, Лоза всем сердцем желал подарить существам, даже после смерти остававшимися женщинами, толику тепла.

Разве счастливые люди будут желать несчастья другим? Завлекать в омуты новые жертвы, соблазняя их трогающим душу плачем, обещая разуверившимся в любви, что только здесь они обретут покой?