Прости, но я скучаю

– Может быть, вы и правы, – сказала Маккензи и заметила, что Сунна смотрит на нее с отвращением. «Я не тряпка. Просто не хочу ввязываться». А Сунна, похоже, из тех, кому нравится ввязываться. Маккензи страдала от одиночества, потому что ей некому было довериться и рассказать о своей жизни. Сунна, наверное, страдает от того, что ей не с кем поругаться. Может быть, именно поэтому она и пришла, хотя уверяла, что ей это не нужно. Может быть, Мод удовлетворяла ее потребность в доброй ссоре.

Сдавшись, Маккензи натянула пиратские сапоги.

– Все, я готова.

Сунна склонила голову набок.

– Так и пойдешь в пиратских сапогах? – Как будто, если бы ей самой предстоял выбор, идти в пиратских сапогах или остаться дома, она, ясное дело, осталась бы дома.

Маккензи вздохнула.

– Пойду в пиратских сапогах. Поехали.

Женщины забрались в машину Маккензи, черный двухдверный «Шевроле Кавалер» 1998 года выпуска, принадлежавший одной из ее старших кузин. Мод демонстративно встала перед машиной, чтобы показать, что она будет сидеть на переднем сиденье. Сунна, к ее чести, без возражений нырнула на заднее.

Пятнадцать минут спустя они подъехали к «Бумажному стаканчику»; Мод и Сунна выбрались из машины с таким шумом, будто это была обувная коробка, а не транспортное средство. Воздух был холодным, деревья – уже наполовину голыми, хотя октябрь едва начался. Маккензи огорчилась. Зима всегда приходит до срока.

Целые недели и месяцы после того, как Таня выскользнула из окна спальни, Маккензи относилась к вечерам так же, как сейчас к зиме, а к утру – так же, как сейчас к весне. Каждое утро, когда она просыпалась, все казалось слишком тихим и спокойным для новой реальности, в которой теперь жила ее семья. Как будто Маккензи вернулась в начало того самого дня и ей достаточно было встать с постели и принять несколько других решений, чтобы все изменить. Но потом наступал день, и это был, несмотря на многообещающее начало, другой день. День, когда ничего нельзя было сделать, ничего нельзя было изменить.

Это чувство со временем почти исчезло, но возвращалось в начале каждой весны, когда на концах ветвей появлялись первые почки, воздух прогревался, и Маккензи ощущала смутную надежду, а потом, поняв, откуда взялось это чувство, – разочарование.

– Все в порядке, Маккензи? – Сунна придержала перед ней дверь; Мод уже вошла и стояла в очереди.

– Да, – смущенно сказала Маккензи. – Я просто думала, что бы мне заказать. Вы идите занимайте столик, а я возьму нам кофе.

Маккензи вошла в кофейню и стала смотреть, как они рыщут по залу в поисках свободного столика. Забавная парочка. Сунна привлекала внимание по одной причине, Мод – по другой. Маккензи, с ее татуировкой и крупным телосложением, тоже привыкла, что на нее все пялятся. Может быть, это было их единственной общей чертой. Это, да еще письмо – до тех пор, пока не появится тот, кто его написал, и не отправит двух из них домой гадать, удалось ли третьей выяснить отношения.

Дверь за ее спиной открылась, и сквозняк донес затхлый, едкий запах, как в комнате, полной кошек и диванов, но без окон. Маккензи украдкой бросила взгляд через плечо на вставшую за ней женщину, от которой почти наверняка и шел этот неприятный запах. Женщина улыбнулась, но улыбка была натянутой, а глаза с веками, густо намазанными голубыми тенями, смотрели куда-то вдаль.

Она как будто сошла с картины, эта женщина: макияж густой и тяжелый, черты лица крупные, резкие и правильные, украшения броские. Ее взгляд скользнул вниз, встретился с взглядом Маккензи, и женщина отвернулась, глядя перед собой. Запах осел в ноздрях Маккензи, как дым.

Запах был не только противным, но и знакомым. Она не могла понять, откуда его знает. Все равно что услышать мелодию из фильма, точно зная, что она из фильма, но не помня при этом ни как назывался фильм, ни о чем он, ни даже какие ассоциации вызывает мелодия – положительные или отрицательные. Она просто запомнилась с первого раза, потому и имела какое-то значение.

Мод? Да, Мод пахла похоже, но не так резко, от нее скорее веяло, чем пахло. Но если они позволят ей сидеть одной в той комнате наверху, с закрытыми окнами и размножающимися кошками, то однажды Мод придет куда-нибудь, и запах ее одиночества надолго запомнится окружающим.

Эта паршивка Бретт

Сунна

– Со сливками? – спросила Мод.

– Нет, – сказала Маккензи. – Черный, как вы хотели.

– Ты не спрашивала, хочу ли я черный.

– Нет, но вы же вчера сказали Сунне, что хотите черный.

Сунна как зачарованная слушала их разговор. Перед лицом бессмысленной истерики Маккензи была уравновешенна и спокойна, как воспитательница в детском саду или инструктор по прыжкам с парашютом.

– Да, вчера я хотела черный, – продолжала Мод. – А если бы сегодня я захотела со сливками? Могу я передумать? Это мое право. Я что, обязана всегда хотеть одно и то же?

– Хорошо, хорошо, пойду принесу вам сливок.

– Я же не говорю, что передумала! Я говорю, что могу передумать, что со мной такое случается. Что нужно было спросить.