Прости, прощай

Яна закрыла руками лицо и горько зарыдала. Ей было жаль и своего умершего ребенка, и себя – жалкую и беззащитную. Весь мир против нее, и во главе этого ополчения стояла коварная Лизка... Пусть убивают ее, плакать она не станет...

Машина остановилась возле какого-то многоэтажного дома. Во дворе темно – ни единого фонарного столба с работающей лампочкой.

– Куда ты меня привез? – спросила Яна.

– К себе домой. Я здесь квартиру снимаю...

– Зачем?

– А зачем тебе в общагу? У меня хорошо, тепло... Выпить есть. Тебе сейчас двадцать капель коньяка не помешают... Вино есть, можно глинтвейн сделать. Или грог с коньяком – после ванной самое то...

– После ванной?

– А как ты думала?.. Пошли!..

Яна могла сопротивляться только морально, но никак не физически. Ее самой хотелось поскорее оказаться в теплой квартире, прочувствовать на себе тепло и заботу мужчины, с которым она когда-то была счастлива...

Квартира была самой обыкновенной, однокомнатной, стандартной планировки. Старые пузырчатые обои на стенах, дешевая мебель, продавленный диван, но телевизор на тумбочке импортный и необыкновенно больших размеров – даже у Вильяма такого не было. И видеомагнитофон под ним.

– Комедию поставить или боевик? – одной рукой обнимая ее за плечи, спросил Егор.

– Ничего... Ненавижу видео...

– Почему?

– Вильям с утра до вечера эту дрянь смотрит. По нескольку раз одно и то же...

– Чем он вообще занимается?

– Ничем. На родительской шее сидит.

– Да? Я думал, он серьезный... С его-то возможностями такие дела можно делать. Я бы на его месте фирму открыл, с выходом на внешний рынок. Отец его до сих пор в министерстве работает?

– Да.

– Тем более... Это я никому не нужный. Разве что Никанору только... Ну да ладно, прорвемся... Я уже привык прорываться...

– Это ты о чем?

– Да обо всем... Я тебя сейчас греть буду...

Он набрал в ванну горячей воды, взбил пену чуть ли не до потолка. Она согревалась в предвкушении мужских ласк, которые не казались ей запретными. Ведь Вильям уже не имел на нее никаких прав... Из ванной она выходила в халате, который приготовил для нее Егор. Большой халат, каждая ниточка, казалось, до предела была насыщена сильной мужской энергетикой.

Потом был горячий грог с коньяком. Но опьянела Яна не от него. Ее пьянило присутствие Егора, близость его такого же разгоряченного тела.

– Я когда узнал, что братва тебя в бане заперла, Никанору хотел в морду дать... Они же могли тебя... Такую... Такую...

– Какую? – закрывая глаза в ожидании чуда, спросила Яна.

– Ты самая лучшая. Твое тело, твои глаза, твои волосы... Никого я так не хотел сильно, как тебя...

И чудо было так близко... Егор уложил ее на диван, осыпая ласками, избавил от халата. Оставалось совсем чуть-чуть, когда она вспомнила ужас отчаяния, который испытала в роддоме. Мало того, что ей сообщили о гибели ребенка, так еще и «утешили»: «Девочка не могла быть здоровой... У нее все тело в язвах... Сросшиеся пальцы на руках...»

– Нет! – вскричала она, вырываясь из объятий Егора.

Вырвалась, села на краешек дивана, обхватив руками крест-накрест свое тело.

Чудо было близко, но оно сорвалось с крючка, как золотая рыбка...

– Что такое?

Егор подался за ней, нежно провел рукой по ее дрожащей спине.

– Ты не знаешь...

– Что я должен знать?

– Наша дочь... Она была неполноценной... Тело в каких-то язвах... Недоразвитая... У нее пальцы на руках были сросшиеся...

– Сочувствую.

– Кому?

– Тебе...

– А себе?

– Ну, и себе, в общем, тоже...

– Ты так и не понял. Нам нельзя вместе. Нам нельзя иметь детей... Они будут такими же неполноценными, понимаешь?

– Успокойся. Зачем нам иметь детей? Это же совсем не обязательно...

Он потянулся к своим брюкам, брошенным на пол, вытащил из специального кармана резиновый кругляшок в упаковке из фольги...

– Так можно, – кивнула Яна.

И снова покорно отдалась во власть Егора. Покорно и даже с желанием, но предвкушения чуда уже не было. Да оно и не произошло. Хорошо было, но банально...

* * *

– Яна!

Трудно было не узнать голос Филиппа Михайловича. Мягкий, грудной, этакий приглушенный мужской альт, приятный на слух и даже в какой-то степени волнующий.

Яна остановилась, в нерешительности обернулась, вымученно улыбнулась.

– Здравствуйте, Филипп Михайлович.

Он, как всегда, выглядел отлично – во всяком случае, для своих лет. Холеный, свежий, статный, в дорогом черном пальто при белом как снег шарфе.

– Яна, у меня к тебе разговор...

Он показал на свою «Волгу». Ей ничего не оставалось, как принять его приглашение.

Они сели на заднее сиденье, и Филипп Михайлович тут же попросил своего водителя пойти прогуляться.

– С нашим Вильямом очень плохо, – сказал он.

– Вы хотели сказать, с вашим?

– Нет, с нашим.

– Он уже три месяца как не мой...

– Эти три месяца... вернее, два... если точней, то полтора... В общем, он прошел курс лечения в наркологии... Завтра он выписывается...

– Я очень рада за него.

– Ты не понимаешь, он очень любит тебя.

– Да, наверное, это трудно понять.

– Я еще раз говорю, ты не понимаешь...

Он взял ее руку, положил в одну ладонь, другой мягко накрыл. В этом положении и застыл, задумавшись о судьбе своего сына.